месторасположения лагерей, двухмесячный отпуск, ежемесячные бесплатные книжные пайки и другие льготы. По истечении трех лет службы предоставлялся трехмесячный отпуск и денежное вознаграждение в размере трехмесячного оклада[933]50. В 1937 г. почти в три раза была повышена зарплата работникам республиканских НКВД, соответственно и работникам краевых и областных управлений НКВД. Для них были выделены также отдельные клубы и дачи [934]51.
Кроме того, Политбюро (а эти вопросы в 1930-е гг. были именно его прерогативой) щедро награждало своих назначенцев орденами. В качестве примера можно привести решение Политбюро от 17 января 1936 г., когда нарком пищевой промышленности А.И. Микоян, нарком лесной промышленности С.С. Лобов, наркомы местной промышленности РСФСР, УССР, БССР К.В. Уханов, К.В. Сухомлин, А.Я. Балтин получили ордена Ленина, нарком путей сообщения Л.М. Каганович, нарком тяжелой промышленности Г.К. Орджоникидзе, нарком внутренней торговли И.Я. Вейцер, нарком водного транспорта Н.И. Пахомов – ордена Трудового Красного Знамени[935]52. Вышестоящее руководство не запрещало номенклатурным работникам строительство дач, которых они лишались после того, как выпадали из этой системы. 3 февраля 1938 г. Политбюро утвердило демонстративное постановление СНК и ЦК «О дачах ответственных работников», в котором говорилось: «Ввиду того, во-первых, что ряд арестованных заговорщиков (Рудзутак, Розенгольц, Антипов, Межлаук, Карахан, Ягода и др.) понастроили себе грандиозные дачи-дворцы в 15–20 и более комнат, где они роскошествовали и транжирили народные деньги, демонстрируя этим свое полное бытовое разложение и перерождение и ввиду того, во-вторых, что желание иметь такие дачи-дворцы все еще живет и даже развивается в некоторых кругах советских руководящих работников, СНК СССР и ЦК ВКП(б) постановляет:1. Установить максимальный размер дач для руководящих советских работников в 7–8 комнат среднего размера для семейных и в 4–5 комнат для несемейных. 2. Дачи, превышающие норму в 7–8 комнат, передать в распоряжение СНК для использования в качестве домов отдыха руководящих работников»[936]53. Так же, решением Политбюро они лишались и орденов, как была лишена своего ордена Ленина специальным решением Политбюро от 20 декабря 1937 г. бывший нарком финансов РСФСР В.Н. Яковлева, арестованная 12 сентября того же года[937]54. А сколько переименований было осуществлено в 1930-е гг. в честь сталинских назначенцев!
В эти годы окончательно оформилась политическая система типа пирамиды, которая приводилась в движение посредством директивных указаний из Центра. Причем необходимо помнить, что главной в этой системе была составляющая партийно-аппаратной иерархии, хотя она и действовала в 1930-е гг. в тандеме с иерархией советских органов. Так, из Москвы в Новосибирск все документы, подписанные Председателем СНК Молотовым и секретарем ЦК Сталиным, шли на имя первого секретаря Западно-Сибирского крайкома ВКП(б) Р. Эйхе и председателя Западно-Сибирского крайисполкома Советов Ф. Грядинского, а из краевого центра в районы так же за двумя подписями Эйхе и Грядинского и так же секретарю районного комитета партии и председателю райисполкома. Вот, к примеру, типичный оборот из постановления СНК и ЦК 1930-х гг.: «ЦК и СНК возлагают по-прежнему персональную ответственность за успешный ход поставок зерна и подсолнуха и точное выполнение их в срок на первых секретарей ЦК нацкомпартий, крайкомов и обкомов и председателей край (обл.) исполкомов и СНК республик, а в районах – на секретарей райкомов и председателей РИКов, директоров и начальников политотделов МТС»[938] 55.
Нижестоящие руководители, назначенные непосредственно из Центра или по согласованию с ним, должны были проводить эти директивы в жизнь. «...Мы все, и я, в частности, – говорил на февральско- мартовском 1937 г. пленуме ЦК секретарь Одесского обкома ВКП(б) Е.И. Вегер, – привыкли относиться к директивам ЦК как к таким документам, на реализацию которых надо приложить все усилия, все умение, все способности»[939]56.
В постсоветской историографии такая система управления получила название административной, или административно-командной. Термин был введен в научный оборот Г.Х. Поповым в его рецензии на роман А. Бека «Новое назначение»[940]57. Появление этого термина следует отнести к гораздо более раннему времени. Он употреблялся для характеристики советской экономической системы еще в начале 1920-х гг. Так, один из выступавших 4 июля 1922 г. на заседании объединения деятелей русского финансового ведомства за границей, которое обсуждало вопрос о финансовом положении советской России, сделал следующий вывод: «Большевистская административная система (выделено мною. – И.П.) никогда не служила настоящим государственным целям, а была аппаратом для бандитского использования сохранившихся ресурсов и эксплуатации населения»[941] 58. К этому надо добавить, что эта система власти действовала под лозунгом борьбы за социализм. «Строим социализм, товарищ Сталин, – сообщал Р. Эйхе Сталину. – Из Сибири каторжной делаем Сибирь социалистическую...»[942]59. Действительные контуры того будущего, во имя которого осуществлялась гигантская мобилизация ресурсов, шло укрепление режима и милитаризация страны, определяли единицы, находившиеся на самом верху властной пирамиды. Все в СССР, в том числе и самые высокопоставленные сталинские назначенцы, были пешками в игре, задуманной и проведенной властью.
Вместе с тем, как справедливо заметил Ю.Н. Давыдов, термин «командно-административная система» скрадывает кровавую суть этого, тоталитарного типа господства, который «отличается от всех иных, включая и авторитарный, тотальным, то есть всеобъемлющим, характером подавления индивида, абсолютным угнетением его личности»[943]60.
Главная акция сталинской власти, названная «коллективизацией», была настолько жестокой по своему характеру, что и спустя десятилетия трудно без эмоций читать документы, раскрывающие трагедию деревни. Сегодня имеется уже большое количество художественной, мемуарной и научной литературы, а также документальных публикаций, воссоздающих историю борьбы, которую сталинская власть вела с крестьянством, «решительно выкорчевывая корни капитализма»[944]61. Известно, что не все партийные работники, проводившие коллективизацию, оставались безучастными к судьбам людей. Некоторые не выдерживали и сходили с ума. В письме С. Орджоникидзе от 25 февраля 1930 г. ответственный работник ОГПУ В.А. Балицкий сообщал, что на Украине (Одесский, Николаевский, Херсонский округа) раскулачивали «и глубоких стариков и старух, беременных женщин, инвалидов на костылях и т.д.» и что некоторые коммунисты и комсомольцы «отказались от проведения раскулачивания, а один комсомолец сошел с ума при проведении этой операции»[945] 62.
Но в целом сталинские назначенцы справились с задачей, поставленной властью. Нарком юстиции Н.В. Крыленко, выступая 21 апреля 1930 г. на заседании Сибкрайкома в Новосибирске, сказал, что «речи о том, будто бы там имеется какое-то сопротивление, нежелание исполнять наши директивы – об этом и речи быть не может. Это сломлено, и безусловно такого нежелания нет. А есть у некоторых товарищей только непонимание. Но это меньшинство, а у большинства есть и понимание»[946] 63. Конечно, низовым работникам было труднее, чем вышестоящим руководителям типа первого секретаря Сибкрайкома Р. Эйхе, рассуждавшего на совещании секретарей окружных комитетов партии в январе 1930 г.: «Я думаю, что поворот, который делает партия, можно сравнить хотя бы с Октябрьской революцией. Мы ставим перед собой задачу ликвидировать около 5 % кулацких хозяйств. Только в Сибири мы насчитываем около 100 тыс. кулацких хозяйств, а по Союзу, если считать кулаков вместе с семьями – мы будем иметь около 7–8 млн. человек. Класс капиталистов и помещиков был экономически мощнее, но по количеству – это была горсточка. А здесь мы имеем миллионы капиталистов...»[947]64. Слова Эйхе являются убедительным свидетельством того, что представители партийно-советского руководства 1930-х гг. вполне сознавали характер и масштаб «коллективизации» – они не только сознательно шли на уничтожение миллионов, действуя по спущенной «сверху» разнарядке, но и откровенно говорили об этом в своем кругу.
Однако «насаждение» колхозов не решало автоматически, как это представлялось правящей верхушке, проблему хлебозаготовок. И хотя в результате проведения коллективизации весь заготовленный хлеб находился в полном распоряжении государства, этот хлеб надо было еще взять. Проблема осложнялась тем, что с «коллективизации» начался стремительный процесс раскрестьянивания, отчуждения колхозников от процесса и результатов своего труда, их нежелания работать на колхозной земле. Этими
