благотворительности. Но ведь и на это не так уж многие были способны: другие предпочитают покупать миллионную мебель, в то время как их крестьяне едят мякину, снимают солому с крыш…
Екатерина Уварова принадлежит к высшему свету. Однако изгнанный из общества Лунин остается для нее лучшим из людей. Она не устает восторгаться им: «Сколько величия и божественного милосердия скрыто в твоем поучительном поведении… Великий бог! Какими мелкими кажемся мы здесь, позволяя себе жаловаться, роптать на упадок духа, ставший обычным, в то время как ты несешь свою судьбу с мужеством… мужеством, более редким и достойным, чем то, что позволяет пренебрегать смертью на полях сражений…»[275] Она восхищается письмами брата: «Я их читаю и перечитываю, я их истолковываю».[276]
Любовь и уважение к опальному брату Уварова старается привить детям. Тщательно собирает все воспоминания, даже легенды о декабристе. В одном из писем Екатерина Сергеевна рассказывает о полковнике Кринском, некогда служившем с Луниным: он «воздал тебе хвалу столь же верную, сколь и лестную. Он сообщил Саше (племяннику Лунина. —
В другом письме передаются рассказы Александра Уварова о «дяде Михаиле Лунине, пришедшие к нему с разных сторон», которые он выслушивает «с некоторым чувством гордости за свою близость к этой знаменитости — военной и даже всеобщей. Одним словом — твои дела на устах у всех, от гвардейского полка и казармы до салонов и даже дворца. Хотя я почти не знаю никого из военного начальства, но как только они узнают, что я сестра Лунина, подходят ко мне поговорить о тебе. Один служил с тобой, другой был под твоим начальством, третий служил с тем, другим, который служил с тобой, но знал тебя по устному преданию так, будто знал сам и близко. Одним словом, материалов больше чем достаточно для нескольких томов мемуаров. И должна ли я говорить тебе, что все это сплошная похвала тебе?
Каждый на свой манер, но все сходятся в одном, что Лунин — редкий человек. Это провозглашает и поэт Пушкин, и самый прозаический служака. А что касается усачей, служивших в твоем эскадроне… они плакали навзрыд, когда тебя потеряли! Славные люди! Они плачут еще, вспоминая о тебе!»[278]
Она думает не только о родном брате, но и о кузенах Муравьевых.
«16 декабря 1832 г. Из С.-Петербурга — в Петровский завод.
В каком волнении ожидала я решения о нашем дорогом кузене Александре! Если, как я опасалась, он готовится разделить тюрьму своего брата на поселении, тетя не простит мне этого никогда, если б я не приняла достаточно активного участия, чтобы добиться ему предоставления выбора. Я действовала без его согласия. Но посуди сам, могла ли я действовать по-другому?»[279]
…Петербург, приемная шефа жандармов, десятиминутная аудиенция — и «милостивое разрешение»: Александр Муравьев, освобожденный от каторжных работ указом 1832 г., может выбирать место для поселения в Сибири. Но слезы матери, унизительные хлопоты кузины оказались напрасными: Александр отказался от «дарованной ему высочайшей милости» и по особому и опять «высочайшему разрешению» остался в рудниках до окончания срока каторжных работ брата Никиты…
Уже десять лет томятся узники в сибирских казематах. Десять лет каторжанин Лунин не имеет права на переписку. Это делает за него «сестра по изгнанию» Мария Волконская. И десять лет сестра Лунина безрезультатно хлопочет об облегчении его участи.
Наконец, указом Сената от 14 декабря 1835 г. Михаил Лунин объявлен «государственным преступником, находящимся на поселении». Сестре его это освобождение с каторги приносит не только громадную радость, но и новые заботы и переживания. Прошение Уваровой о поселении брата близ Иркутска, в селе Урик «удостоилось высочайшего снисхождения». К сообщению об этом Екатерина Сергеевна приложила 2200 рублей для устройства на новом месте.
Лунин начинает писать сам. Уже первые его письма обращают на себя внимание жандармов. Лунину неинтересна «родственная переписка» с новостями о кузинах и тетушках: «В ссылке, как скоро переменились обстоятельства, я опять начал действия наступательные». В письмах сестре он разворачивает целую программу, «чтобы обозначить органические вопросы быта общественного, которые разрешать необходимо».
Когда непокорному декабристу запрещают официальную переписку, он находит другие пути. Екатерине Сергеевне доставляют с тайной оказией письмо от брата.[280]
«Ссылка. 15 сентября 1839 г.
Дражайшая. Ты получишь две приложенные при сем тетради. Первая содержит письма первой серии, которые были задержаны, и несколько писем второй, которых, очевидно, ждет та же участь. Ты позаботишься пустить эти письма в обращение и размножить их в копиях. Их цель нарушить всеобщую апатию. Вторая тетрадь содержит «Краткий обзор Тайного общества». Эта рукопись, составленная мною с целью представить вопрос в его настоящем свете, должна быть напечатана за границей… Ты можешь отослать ее Николаю Тургеневу через его брата Александра или поручить ее какому-нибудь верному человеку из иностранцев… В обоих случаях прими необходимые предосторожности: не посвящай родных и друзей в тайну; сговаривайся только устно, с глазу на глаз, с людьми, внушающими полное доверие… Я надеюсь, что ты исполнишь мое желание, не поддаваясь влиянию детского страха, которому у нас подвержены мужчины более, чем женщины, и который делает тех и других подобными стаду баранов».
На письме сохранилась помета Уваровой: «19 февраля. Москва. День моего приезда. Отвечено ночью с 19-е на 20-е». Значит, сестра также прибегает к тайной оказии!
За первым секретным письмом последовали другие.
«Ссылка. 13/1 декабря 1839 г.
Дражайшая… Тебе передадут при сем Разбор… Прошу тебя переправить его за границу способами, указанными в моем предыдущем письме… Пусти также в обращение несколько рукописных экземпляров между своими знакомыми и друзьями в России. Вернейшим способом достигнуть нашей цели было бы, чтобы ты сама поехала весной за границу под предлогом лечения на водах…
Я надеюсь, что ты свято выполнишь волю сосланного брата, дающего тебе доказательство уважения и дружбы, привлекая тебя к своим работам, предпочтительно перед другими лицами. Тот краткий срок, который нам осталось прожить на этом свете, не будет потерян, если мы его употребим на служение делу правды. Не позволяй морочить себя болтовней тем, которые проповедуют осторожность, чтобы замаскировать свой кретинизм. Верх осторожности для мужчины, при данных обстоятельствах, сделаться жандармом и полицейским шпионом…
Распространяй Письма и Обзор среди твоих знакомых, начиная с министров. Мои письма читают на почте и снимают с них копии. Ты не отвечаешь за нескромность бюрократов… Наконец, ты — моя сестра и, следовательно, так же как и я, не подвержена чувству страха…»[281]
«Ссылка. 28/16 января 1840 г.
Дражайшая. Ты должна была получить: 1) Обзор, 2) Письма из Сибири, 3) Разбор. Прошу уведомить меня о получении этих трех рукописей, включив их названия в одну или несколько последовательных фраз в твоих официальных письмах. Я надеюсь, что мое желание об издании этих рукописей будет свято выполнено».[282]
И на этом письме пометка Уваровой: «Получено 1 марта в Москве».
Письма Лунина столь красноречивы, что, кажется, не нуждаются ни в каких комментариях. Но выполняла ли сестра волю брата? Распространяла противоправительственные рукописи или нет?
Александр Тургенев — тот самый, к посредничеству которого рекомендовал прибегнуть Лунин, 31 марта 1840 г. записал в своем дневнике: «Обедал с Чаадаевым у Катерины Федоровны Муравьевой. Дружеская беседа, главным образом о Лунине. Тараторка-сестра вредит ему, а он — другим, ибо и их почитают того же мнения». 18 июня 1840 г.: «С Уваровой — выговаривал ей болтовню ее». 25 августа 1841 г.: разговор о Муравьевых, об Уваровой, о Лунине.[283]
Декабрист Д. Завалишин утверждал в своих воспоминаниях о Лунине, что его письма сестре расходились в копиях по Петербургу, «где очень были рады высказать чужими словами то, чего сами не смели сказать от себя».[284]
