наверняка кинулся. Только не забуранило ли, пока спохватился, след? И поймет ли, что взъерошенная ложбинка в снегу — и есть тот самый след?
Впрочем, если все это и дошло до него — толку от Матрены: ногами с голодухи еле двигает… А потом, догони он, разве с этими двумя управится!
Ах, дьявол, как получилось!..
Финн подо мною слегка присел, я почувствовал, как напружинилось его тело, и мы с ним покатились в заросший кустами овраг со сглаженными склонами. На дне снега накопилось больше, «носильщик» заметно угруз.
— Викстрем, — позвал, высмаркиваясь и сплевывая.
Тот вернулся, пристроился рядом, подхватил снизу, под коленями, мои ноги, и вдвоем финны потащили меня вверх по склону. Старший устало кряхтел и что-то раздраженно бормотал по-своему, самодовольный Викстрем посмеивался. Поди зримо представлял уже, гад, как явятся с добычей в свой штаб, порадуют начальство.
…Выстрелы хлестнули на выходе из оврага. «Носильщик» сразу повалился на склон, выставив меня под пули, как связанного барана. Викстрем метнулся в сторону, ловко упал на спину, перекинул над собой лыжи и тут же, оказавшись на ногах, ринулся за толстый ствол ближней ели. Но чуть припоздал: я увидел, как окрасился кровью его правый рукав.
«Наши!» — сжал я зубами кляп, едва не потеряв от радости сознание.
Стрельба ненадолго прекратилась, потом вновь ударила автоматная очередь. Пули обрубили несколько веток над головой Викстрема. Припав на колено, он левою рукою стаскивал с шеи автомат.
Я извернулся, прочесал взглядом заснеженные кусты — никого. Дальше стеной поднимались ели — там тоже ничто не выдавало присутствия людей. Где же они?
Молодой финн открыл ответную стрельбу — верно, просто наугад.
Сделав несколько выстрелов, переметнулся к соседней ели, дал оттуда короткую очередь, опять перебежал, стараясь, как я понял, отвести угрозу от напарника.
При этом что-то выкрикивал на своем языке, по два-три слова между выстрелами.
Финн подо мною не отвечал, только медленно ворочался в снегу, будто уминая, утрамбовывая его. И вдруг, опершись на палки, резко вскочил, перекинул лыжи носками вниз, рванулся вместе со мною обратно в овраг.
Теперь я оказался лицом к месту схватки. Несмотря на уплотнившиеся сумерки, поймал взглядом наверху, между стволами елей, контуры лыжника с автоматом. А может, это показалось мне?
Выстрелов больше не было.
Молодой финн тоже не стрелял, выжидая.
Мой «носильщик» спустился на дно оврага, свернул с проторенной лыжни и побрел, уминая снег, в сторону от того направления, по которому двигался перед тем.
Я уловил ситуацию: финны распределили роли. Викстрем остался, чтобы задержать нападающих, а этот бугаина, обойдя засаду, поволокет меня дальше. Скоро стемнеет, и Викстрсму не составит труда ускользнуть из оврага и догнать напарника.
Судя по всему, засаду устроила группа, идущая с задания, — наши парни наткнулись, верно, на чужую лыжню, определили, в каком направлении проследовали финны, сколько их, и решили дождаться возвращения. Разгадают теперь они маневр, предпринятый лазутчиками?
Мой финн тяжело пробивался сквозь слежавшийся на дне толстый слой снега, тяжело, медленно, но не давая себе ни малой передышки. Не человек — машина. Мы уходили все дальше, я перестал различать вмятину, оставшуюся после нас в снегу там, на склоне, где застали выстрелы.
Викстрем затаился, я потерял его из вида.
На гребне оврага так же не улавливалось никакого движения. Неужели наши не разгадали маневра? Или просто не заметили?
Если бы только удалось вытолкнуть кляп! Эти сволочи замуровали мне рот моей же рукавицей — стоило скосить глаза, и я видел знакомую окантовку. Рукавица намертво заклинила челюсти, как ни пытался двигать, как ни напрягался — все впустую.
Меня охватили беспомощное отчаяние и злость. Злость прибавила сил, я вдруг остервенело взбрыкнул ногами и саданул под колени финну. Извернулся — и саданул!
Ноги у него подсеклись, мы рухнули с ним в снег.
Он матерно выругался по-русски, приподнялся и ответно двинул меня снизу в бедро. Я понял — ножом: горячая волна прокатилась по коже. Странно лишь, не почувствовал боли.
Ногами я ничего больше сделать не мог — стукнул головой. Поднял повыше голову и — затылком в затылок. Но шапки, его и моя, смягчили удар.
Финн не успел отреагировать: ухнула граната. Там, позади, где остался Викстрем.
Финн вскочил, будто вовсе и не громоздилась на спине тяжелая ноша.
— О-э, Викстрем!
— Цо-цо-цо! — раздалось в ответ.
И следом — торжествующий смех. Смех победителя.
Во мне все сникло: гранату метнули не наши — Викстрем метнул.
— Цо-цо-цо!
— О-э, — отозвался мой финн, добавил что-то на своем языке и тоже рассмеялся.
Развернул лыжи, двинулся в обратный путь. Мной овладела апатия, я перестал воспринимать окружающее.
Очнулся, когда совсем неподалеку раздался приглушенный вскрик:
— А-а!
Я вздрогнул, подумав, что это Викстрем добивает раненых.
Финн встревоженно позвал:
— Викстрем!
Лес молчал.
Крикнул громче, с явной тревогой, однако напарник опять не отозвался. Он потянул с шеи автомат, засеменил лыжами, спеша укрыться за ближнее дерево. В эту минуту над головами у нас взлаяла автоматная очередь.
Мы вздрогнули с ним одновременно, но пока я приходил в себя, финн успел выхватить нож и отсечь ремни, державшие меня на спине. Освободился от громоздкой ноши.
Я упал на бок, зарылся в снег лицом, однако тут же, оттолкнувшись кистями связанных рук, сумел сесть.
Сел, разлепил глаза. Финн, осторожно согнувшись, поднырнул под ветви ели и сразу выстрелил. Одиночным. Экономил, видать, патроны.
В ответ прострочила, сбивая хвою, короткая очередь. Странно, звук у автомата оказался не наш — немецкий, бил «шмайссер», какими были вооружены финны. Я не мог ослышаться.
Финн опять выстрелил и опять одиночным, после чего резко сорвался с места — переметнулся наискосок по склону под новую ель; постоял с минуту, сделал следующий бросок — тоже наискосок и вверх. Больше не стрелял. Молчал и его противник.
Вновь начался снегопад. Правда, без ветра. На гребне было еще достаточно светло, а здесь я уже с трудом различал человека, затаившегося под деревом в каких-нибудь двух десятках шагов.
Он еще рванулся в намеченном направлении — наискосок и вверх, переждал немного, сместился дальше. Противник все молчал. Финн осмелел и стремительно ринулся, прикрытый подлеском, к гребню оврага. Не знаю, выскочил ли: я потерял его из виду.
Сердце, сбиваясь с ритма, отсчитывало настороженные минуты. Установилось гнетущее безмолвие — такое, будто лес, напуганный стрельбою, затаился и ждал, томительно ждал, что же будет дальше.
Новый выстрел заставил, казалось, вскинуться вместе со мною всю чащобу. Одиночный выстрел.
Ответа не последовало.
Я вслушивался в наступившую опять тишину с напряжением, какое невозможно описать привычными словами. Страшно мешала рукавица во рту, растянувшая челюсти. Казалось, от этого сузились слуховые ходы. И еще подумалось, что, наверное, стоя слышал бы лучше. Ценой неимоверных усилий удалось
