себя занять, водрузил английские ботинки на сапожные колодки и хорошенько начистил их.
Врач из кабинета рентгенологии отдала ему снимки. Виргилий извлек их из конверта, на котором стоял зловещий символ радиоактивности.
Его мозг был поделен на восемь долей, словно мясник его распластал на ломти. Виргилий прикрепил снимки скотчем к окну. В комнате потемнело, свет уличных фонарей и луны потускнел. Яркий сноп, исходивший от фонарика каски, двигался по снимкам. Клара была где-то там. В этих прожилках, тенях и студенистых массах пряталось воспоминание о ней. Золотые песчинки покачивались в океане нейронов и синапсов. Виргилий наклонился к снимкам. Кончиками пальцев он погладил контуры серого вещества.
Виргилий чувствовал симпатию к Кларе, хотя и не мог объяснить себе, почему. Интуиция нашептывала ему, что они понравились друг другу во время той короткой встречи на вечеринке у Мод.
Смятение души передалось и телу. Появилась ломота, мышцы сводило, суставы болели. Он думал, что так, должно быть, чувствует себя человек, плывущий на протяжении десяти дней в полном одиночестве в разбушевавшемся океане. Виргилий пошел на занятия йогой. Спортивный зал на площади Республики был безучастным и холодным. Народу в это позднее время было мало. Виргилию нравилась такая вот индустриальная обстановка. Он жаждал безликости, в которой мог отдыхать от самого себя и прохаживаться в синих шортах и черной майке, не боясь вынужденных разговоров с приятными людьми.
~ ~ ~
В большинстве случаев человек непроницаем для любви, он наделен достаточно эффективным иммунным механизмом. Что-то внутри нас тоскует по ласкам любовной горячки, но это
Все друзья Виргилия делили с кем-то кров: одни были женаты, другие уже успели слить свои гаметы в одну зиготу. Эпоха экспериментов была ими пройдена. Из самых добрых и консервативных побуждений они желали Виргилию найти кого-то для длительных отношений. Но тот совсем не был уверен, что хочет последовать их примеру.
Влюбленность влечет за собой тягчайшие последствия. Начинается планирование будущего, переезд в новую квартиру, совместная жизнь; наконец, появляются дети. И тогда, если учитывать парижские цены на жилье, пара сильно рискует увязнуть в предместье.
Таким образом, полюбив женщину, Виргилий запросто мог навсегда утратить свою самую большую любовь — Париж. Его привязанность к Парижу легко объяснялась. Париж — оазис для того, кто пожил в изоляции от культуры, людей и красоты, кто знаком с пустыней пригородов и провинции. Чтобы осознать, какую роль играют в жизни деньги, нужно иметь опыт нужды, однако, чтобы влюбиться в Париж, совсем не обязательно вырасти в этом городе. Всю свою молодость Виргилий мучился жаждой, и потому испытывал настоятельную потребность жить неподалеку от источника.
Конечно, Париж — дорогой город, несущий стресс; он теряет былую популярность, он забит пробками, и воздух его сильно загрязнен. И все же Париж остается городом, в котором несметное количество кинозалов и аптек. И потом, Виргилию нравились бесконечные демонстрации студентов, безработных, пенсионеров, беспаспортных мигрантов. Он полагал, что самый лучший способ познакомиться со столицей — это влиться в возбужденную, воинственно настроенную толпу. Разноцветные беспорядочные колонны наполняли его гордостью за свой город. Они казались ему прекрасными яркими волнами, накатывавшими на асфальт, преграждавшими путь машинам, ломавшими повседневную жизнь целых кварталов и заставлявшими полицейских вылезти из фургонов. Париж, город недовольных и протестующих, гнездо великих восстаний, бывал особенно прекрасным и живым, когда бунтовал.
Семь лет назад, подписав контракт со «Свенгали», Виргилий решил отказаться от комнатки для прислуги, которую снимал на бульваре Страсбург. В то время его родители вместе с цирком гастролировали в Бурже и приехали оттуда в Париж, чтобы помочь сыну найти жилье, где он мог бы начать независимую жизнь взрослого человека. Виргилий не сказал им правды о своем жалованье (настолько завышенном, что ему было стыдно), поэтому они осматривали маленькие запущенные квартирки в шикарных кварталах, крохотные и аккуратные квартирки в кошмарных кварталах, а также квартиры, для получения которых нужно было стоять в очереди и пыхтеть над созданием каких-то нелепых досье кандидата в жильцы. После многих перипетий они отыскали квартиру на улице Дюнкерк. Вероятно, агент по недвижимости намучился с этой квартирой, во всяком случае, он не дрогнул, когда родители Виргилия сообщили ему о роде своих занятий и даже попытались продемонстрировать ему несколько трюков. Утомленный поисками, Виргилий подписал договор об аренде. И потом, близость большого вокзала действует успокаивающе на людей, страдающих клаустрофобией, а он как раз ей страдал.
Квартал нравился ему своей пестротой. В северной части десятого квартала много иностранцев (индусов, арабов, китайцев, африканцев). Это был наглядный тектонический сдвиг — разные языки, обычаи, запахи, кухня. Виргилий находил, что здесь царило особое оживление, пласты сталкивались, соединялись, наползали друг на друга, пейзаж то и дело менялся; в сознании всплывали то холмы, то овраги, то горы, то океаны. Квартал оказался довольно странным; среди свойственных ему аномалий особенно поражала одна — несметное количество магазинов для новобрачных и практически такое же количество магазинов, торгующих порнофильмами. Порнография и любовь — вот точный конспект устремлений человечества. Виргилий любил географический и фантасмагорический эллипс своей среды обитания.
Однако уже на глазах Виргилия произошли сильные перемены. Подрядчики и власти методически разрушали плоть города, перекрашивая, обновляя, перестраивая. Цены на жилье росли, бедняки перебирались в пригород или меняли квартиры на все более и более тесные. Ассоциации собственников требовали более ощутимого присутствия полиции и строчили петиции, направленные против проституток и бездомных. Порядок наступал на пятки.
Виргилий не разговаривал ни с соседями, ни с продавцами на своей улице; жизнь квартала и народные гуляния нисколько его не прельщали. У него не было ничего общего с другими двумя миллионами жителей. Они его игнорировали, однако город целиком принадлежал ему; он просто мирился с их существованием. Собственники, подрядчики, нотариусы, агенты по недвижимости, судебные исполнители были бессильны изменить что-либо: Виргилия нельзя было ни экспроприировать, ни изгнать. Он разгуливал как хозяин этих мест, бренча ключами от города. На скамейках проспектов, в парках, на мостах и в старинных зданиях, в сквере Леон и на острове Сен-Луи он чувствовал себя как дома. Он опирался на камни фонтана Сен-Мишель так, словно тот принадлежал ему.
Его друзья жили в десятом, восемнадцатом, девятнадцатом и двадцатом округах. Это был Париж, в котором протекали их будни, Париж их кинотеатров, их кафе и ресторанов. Там они еще могли питать иллюзии, что деньги не всесильны, хотя, продолжая снимать и покупать свои тесные квартирки, сами провоцировали рост цен за квадратный метр. Им, полунищим интеллектуалам до сих пор помогали родители; ведь даже если они работали, то в каких-нибудь театрах или музеях, снимали документальное кино или писали книги по искусству. Ни за что на свете они не назначили бы встречи в каком-нибудь из буржуазных кварталов Парижа.
Прибыв в семнадцать лет на вокзал Монпарнасс, Виргилий решил, что полюбит Париж, потому что больше любить было некого. Париж его не бросит. Париж был рядом, когда он в нем нуждался. Париж не требовал, чтобы Виргилий ехал в отпуск на райские острова, на пляж, где мутит от крема и солнца. Парижу было плевать на то, что он уже неделю не мыл посуду, что он небрит и плохо одет. Париж его любил.
~ ~ ~
