На Страсбургском бульваре моросил мелкий дождь. Торговцы жареной кукурузой укрылись под шляпами-зонтиками, а люди набились в кафе — болтать и пить кофе. Виргилий снял куртку. Ему не терпелось увидеть Армель и посоветоваться с ней.
Он шел пружинистой походкой, глядя перед собой невидящим взором. От ласковых прикосновений дождя ему становилось легче. На некоторое время если не сама смерть, то по крайней мере мысли о ней отступили, а мысли о смерти куда страшней, чем смерть, поскольку преследуют нас всю жизнь. Благодаря томографии Виргилий обогатился опытом воскрешения. Мир пленял его с новой силой. Хотя теперь люди живут дольше, чем раньше, бренность человеческого тела пугала Виргилия так же, как наших средневековых предков. Он-то знал, что даже банальный насморк может оказаться роковым.
Виргилий вел размеренный образ жизни. Он опасался разгула собственных мыслей, и поэтому привык держать их в узде, словно прирученных диких зверей. Предположение, что та женщина не в себе, раз и навсегда решало проблему. Но доктор Зеткин заронила в его душе сомнения.
При более объективном подходе он не мог не признать, что возможны и другие объяснения. Это пугало его и одновременно интриговало. Идя по бульвару Мажанта, он думал о Кларе. Она стала для него своего рода сложной математической задачкой. Остановился автобус. Виргилий поднялся в салон, прошел в самый конец и сел.
Он попытался составить список возможных объяснений поступку Клары, записывая их в колонку на последнем развороте книги, которая оказалась в его кармане. Он кусал кончик ручки и силился собраться с мыслями. На шутку никак не похоже. Они уже давным-давно вышли из возраста телефонных розыгрышей. И потом, это совсем не смешно. Месть за оскорбленное самолюбие? Она не сумела привлечь его внимание в тот вечер, и, обидевшись, решила отомстить ему таким образом. Он был галантным кавалером, однако по рассеянности вполне мог совершить какую-нибудь бестактность. Надо бы послать ей букет цветов. Когда автобус остановился перед Северным вокзалом, задачка все еще не была решена. Впрочем, не так уже она его и занимала. Ему просто было приятно возвращаться в мир живых.
~ ~ ~
Настало время обеда. На землю сыпалась мутная чешуя дождя. Расположенное прямо напротив входа в величественное здание вокзала, кафе «Терминюс» никогда не пустовало. Бизнесмены, туристы — бельгийцы, англичане, голландцы и французы — вкушали первую трапезу в Париже или допивали у стойки последнюю чашечку кофе перед отъездом. Колесики чемоданов скользили по мозаичному полу и замирали у столиков, как послушные домашние питомцы. Одни посетители были в строгих костюмах, другие одевались попроще. Повар вскрывал устрицы, официант носился от стола к столу, нагруженный подносами с дарами моря — их запах мешался с запахом кофе. Завсегдатаи ели у стойки или в небольшом зале в глубине кафе.
Армель потягивала перье на террасе. Она умела ждать, не теряя достоинства и обаяния (что касается Виргилия, то он притоптывал ногами, похлопывал ладонями по бедрам, крутил головой). Эта женщина была само спокойствие; она не тяготилась своим телом, не маялась под гнетом мыслей. Она ждала так, словно была занята каким-то благородным делом, каким-то древним искусством, сложным и утонченным. Поверх белой хлопковой туники она набросила легкое черное пальто с капюшоном; лиловый шелковый шарф змеился вокруг ее шеи и роскошной шевелюры. Из сумочки торчали книги.
Они познакомились на факультете философии. В амфитеатре, где должна была состояться лекция Стенли Кэвелла,[4] Армель в каком-то неожиданном порыве села рядом с Виргилием. Молодые люди прониклись друг к другу симпатией, комментируя огромное панно Пюви де Шаванна,[5] аллегорию, изображающую науки и искусства в виде красочных персонажей и муз. С ними резко контрастировали шесть статуй, забившиеся в ниши амфитеатра, — грустные и серьезные мужские лица.
Первый разговор стал удивительным путешествием, во время которого Виргилий влюбился в свою однокурсницу. Когда Армель сообщила ему, что она лесбиянка, он с присущим ему здравомыслием встал на одно колено и сделал ей предложение. Славно покутив разок-другой, они стали неразлучны. Армель занимала особое место в его жизни, ведь остальные друзья были совсем из другой среды. Она их не знала и не выказывала ни малейшего желания познакомиться. У нее были свои друзья, с которыми, в свою очередь, не общался Виргилий. И еще подружка Анн-Элизабет, которая жила в Страсбурге.
Армель не слишком увлекалась наукой и вовсе не горела желанием преподавать. Едва закончив докторскую диссертацию («Воля к непонятности в творчестве Ницше»), она принялась позировать для эротических изданий (работы, за которые обычно берутся студенты, она ненавидела). Виргилий испытал шок, увидев первые фотографии Армель. Она так потрясающе гримировалась, что ее было не узнать. Макияж, парики, цветные линзы, украшения и фальшивые татуировки служили ей отличным камуфляжем. Глянцевые журналы, каталоги женского белья и сайты в Интернете рвали друг у друга ее фото. Как преданный и добросовестный друг Виргилий провожал ее в студию Дагерр для фотосессий. И хранил под кроватью журналы с ее изображением.
Армель большую часть заработков держала в банке, а жила в комнатке для прислуги на улице Мобеж, рядом с Северным вокзалом. Каждый день она ходила на занятия в Свободный университет астрологии и оккультных наук, располагавшийся в базилике Искусств и Ремесел. Поскольку хорошее образование вряд ли позволило бы ей обзавестись приемлемой профессией, она сочла практичным уверовать во влияние небесных тел на человека и стать ясновидящей. Как-то раз Виргилий спросил, действительно ли она верит в оккультизм. Она ответила:
— Конечно, раз я так решила.
В этом утверждении не было ни капли позерства или фанатизма: она никогда не отступала от своих убеждений. Виргилий ничего не знал о прошлом подруги, но заметил у нее на ее левом запястье шрам, а порой подмечал бледные отсветы отчаянья в ее глазах, легкую грусть в очертаниях губ. Когда эти симптомы проходили, в ней снова просыпались веселость и чувство юмора, но Виргилий не сомневался, что всякий раз она возвращалась откуда-то издалека. Ей необходимо было чувствовать почву под ногами. Чтобы выжить. Причем на искусственной почве фантазий и примитивных мифов она держалась куда увереннее, чем в объективной реальности. Геология мира Армель зависела лишь от нее одной.
На протяжении долгого времени Виргилий считал, что она, как какая-нибудь певица, оставившая оперную карьеру ради телевидения, понапрасну растрачивает себя. Армель изучила латынь и греческий, обладала феноменальными познаниями в области истории и философии. И конечно, она была агностиком. Когда Виргилий заметил ей, что ясновиденье лишено каких бы то ни было научных оснований, она ответила, что реклама как нельзя лучше демонстрирует живучесть иррациональности и авторитета магии. Каждый человек верует во что-то. Астрология же, по крайней мере, не опасна, поскольку имеет дурную репутацию. Одно время Виргилию очень хотелось, чтобы Армель прибилась к какой-нибудь более разумной деятельности; он уверял ее, что скорее ясновиденье обогатится за ее счет, чем наоборот.
— Тем лучше, — ответила она. — Особенно если это пойдет на благо тем, кто обратится ко мне.
В Национальной библиотеке при свете настольной лампы и на занятиях в университете оккультных наук она постигала историю и приемы
В конце концов, Виргилий признал, что проект Армель в целом симпатичен и не лишен смысла. Он понял, что таким образом его подруга давала выход своей жизненной энергии. Ясновидение в версии Армель было не причудой, а настоящей страстью. Она много работала, стараясь научиться понимать людей, облекать свои знания в словесную форму и соотносить их с оккультной практикой.
Большие вокзальные часы показывали полдень; колокола церкви Сен-Венсан де Поль звонили.
