несвойственно выражать сомнение или озабоченность, так что Зейкервель чувствовал себя спокойно после его признаний.
— Я взгляну на танцевальный зал. Ты хочешь оставить все это стекло на стенах?
— Тебе решать. Я ухожу. Не хочу заставлять Бонни ждать.
Бонни в самом деле стала каким-то экспертом в мире скачек. Она поняла, что азартные игры и скачки — неотъемлемая часть жизни Энгуса. Энгус знал, что большим удовольствием для Бонни будет неожиданная поездка или, как он это называл, «приключение». Они провели неделю в Париже, потому что Энгус захотел выследить одну картину, принадлежавшую какой-то старой французской проститутке. Бонни была заинтригована этим «приключением». За годы, проведенные отдельно от матери, ей никогда не приходилось видеть «темную» сторону жизни, которую они нашли в Париже.
Энгус преследовал свою цель с фантастическим рвением. Наконец, после многочисленных расспросов проституток в борделях, им дали адрес. Было три часа утра. Энгус настоял на том, чтобы пойти к старухе, у которой была картина. Холст поразил Бонни. Там, на заднем плане, растянувшись, лежала обнаженная женщина. Интимные части ее тела были покрыты густым черным волосом. Бонни посмотрела на старуху, которая явно была загипнотизирована Энгусом.
— Это вы? — спросила Бонни.
Старуха кивнула.
— Да. Много лет назад.
Энгусу не терпелось купить картину.
— Сколько вы за нее хотите?
Старуха колебалась.
— Вот, — сказал Энгус, — я даю вам девять тысяч франков. — Он протянул ей наличные.
Старуха безмолвствовала. Наконец она пробормотала:
— Монсеньор так щедр.
Энгус схватил картину и сделал Бонни знак, что они уходят.
— До свидания! — прокричала им вслед старуха. Она услышала, как хлопнула дверца машины, села на старый диван. В комнате пахло чесноком и травами. «Как все это странно, — подумала она. — Все это, эти деньги… Он даже не посмотрел на мою картину. Но девушка с ним… Ах, какая она красивая». Старухе вдруг стало одиноко. Сидя у пустого камина, она заплакала. На стене, где висела ее картина, было теперь пустое место.
Картину повесили в новом доме в столовой. Энгус смеялся, когда Бонни жаловалась на то, что она не может есть, глядя на обнаженную женщину. Он тайно улыбнулся Зейкервелю, который обедал с ними.
— Скоро ты увидишь мою коллекцию.
— Твою коллекцию? Коллекцию чего? — Бонни была заинтригована.
Энгус опять взглянул на Зейкервеля.
— Потом скажу, может, когда ты станешь немного старше. Это будет лучшая коллекция в Европе. Правда, Зейкервель?
Зейкервелю было не по себе. Бонни — сама невинность, и он не думал, что девушка сможет оценить коллекцию эротического искусства. Энгус сменил тему разговора, вернувшись к проекту оранжереи.
— Я хочу теплицу для орхидей и камелий.
— Может, завести попугаев? — предложил Зейкервель.
— Хорошая мысль. — Энгус обрадовался. — После обеда, Бонни, давай поедем в магазин и купим десяток птиц.
— Разве не лучше подождать, пока мы переедем?
— Нет. Давай сделаем это сегодня. Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня.
— Терпение — вот ценное качество.
— Жизнь слишком коротка, чтобы упражняться в терпении. Быстрее, Бонни, ты так медленно ешь.
— Не задирай ее, — сказал Зейкервель. — Бонни, не обращай на него внимания. Если позволишь ему задирать себя, он сядет тебе на шею.
— Извини, Бонни. Я не хотел тебя задирать.
Бонни смутилась. Она привыкла к тому, что Энгус почти всегда доминирует, но очень часто ошибается, и от этого ей было мучительно больно за него.
— Не извиняйся, дорогой. Я знаю, что иногда бываю медлительна. Моя мать всегда на меня кричала за то, что я такая. Идем. — Она отставила тарелку.
Зейкервель остался сидеть в тишине, а они ушли. «Удивительно, — подумал он, — Энгус на самом деле меняется. Может, он действительно любит ее? Боже мой, надеюсь, он научится сдерживать себя рядом с Бонни». Он пошел в танцевальный зал.
— Добавьте еще немного красного, — сказал он художнику, разрисовывающему стену. — Еще немного красного. — Художник послушно окунул кисть в краску.
Ночью Бонни слышала щебет одинокого попугая, который горестно оплакивал разлуку со своими друзьями из магазина. Энгус был в ярости оттого, что в магазине оказался только один попугай.
— Я думал, что вы можете предоставить мне все, что я захочу. Мне нужно шесть попугаев.
Директор был очень вежлив.
— Мы можем доставить вам остальных к концу недели.
— Не пойдет. Они нужны мне сегодня.
— Извините, но это невозможно.
— Да вы знаете, кто я? — Энгус был в бешенстве.
— Да, сэр. Я читаю газеты, и, — он улыбнулся Бонни, — видел фотографию вашей помолвки. Должен сказать…
— Ничего не говори, грязный ублюдок, — произнес Энгус повышенным тоном.
Попугай, чувствуя напряженность, начал стрекотать. Бонни быстро выписала чек на двести фунтов и вытащила все еще оравшего оскорбительные слова Энгуса на улицу. Она бросила извиняющийся взгляд на директора. Она несла клетку с щебечущим попугаем, а Энгус, ругаясь, уселся в ожидавшую их машину. Всю дорогу до дома он не мог успокоиться.
Бонни улыбнулась в подушку. Она постепенно привыкала к его вспышкам гнева. «Завтра он обо всем этом пожалеет, — думала она, — слава Богу, что попугай уснул. Завтра попытаемся найти для него зеркало».
На следующее утро, во время завтрака, вошла миссис Тернер. Она была очень расстроена.
— Очень неприятно говорить вам это, но ваш попугай был найден в клетке мертвым. Бен пошел утром, чтобы напоить его, и сказал, что у птицы сломана шея. Не могу представить, как это могло произойти.
— Я тоже не могу, — Бонни посмотрела на Энгуса. — Я слышала, как он щебетал ночью, но потом уснул.
— Он все время щебетал, пока я был в библиотеке, а потом около двух ночи я уехал в клуб.
Энгус вспомнил тот момент волшебного наслаждения, когда птица, не дававшая ему сосредоточиться, лежала мертвой в его руке. К нему пришло знакомое ощущение вседозволенности, когда что-то очень слабое, ранимое было беспомощным против его силы. Птица заслужила смерть. Он снял ткань с клетки, птица не выполнила его команды. Он просунул руку в клетку и спокойно сдавливал ей шею, пока из ее глаз исчезли последние признаки жизни. Он всегда наслаждался моментом смерти. Ему казалось, что он посвящается в какую-то великую тайну. Ночью птица была уже мертва, а утром он завтракал с Бонни. Никто в доме, кроме него, не знает, что же случилось на самом деле.
— У нас ничего подобного не случалось с тех пор, как были задушены крольчата один за другим. Ты помнишь? — сказала миссис Тернер.
Энгус кивнул.
— Я похоронил их в коробке из-под обуви.
— Как ты тогда плакал! — сказала миссис Тернер. — Мы думали, что никогда его не успокоим.
