моменты, когда правительство оказывалось, так сказать, в состоянии войны на два фронта: оно вело боевые действия — против Германии и Австрии и политические — со своими противниками в тылу. И лишь под воздействием тяжких военных поражений двор в конце концов пошел на уступки и допустил к участию в военных делах общественные силы.
К несчастью для России, позиция общества, как она была представлена в Думе, оказалась еще более бескомпромиссной. Думские либералы и социалисты, разумеется, делали все возможное, чтобы приблизить час победы России в войне, однако они были не прочь воспользоваться военной обстановкой для достижения собственных политических целей. В 1915-м и 1916 годах оппозиция не выразила готовности пойти навстречу правительству, прекрасно понимая, что смятение в правительственных рядах предоставляет уникальную возможность для укрепления парламентского строя за счет монархии и бюрократии — и такая возможность едва ли представится вновь, когда война будет окончена. Тем самым либералы и социалисты в некотором смысле вошли в негласный союз с Германией, обращая немецкие победы на фронте в свое политическое преимущество в тылу.
Таким образом, за крушением России в 1917 году и ее выходом из войны стоят прежде всего политические причины: а именно нежелание правительства и оппозиции забыть о своих разногласиях перед лицом общего врага. И никогда еще отсутствие в России духа национальной общности не получало столь сурового и печального подтверждения.
Царское правительство вступило в войну в полной уверенности в своей способности держать общество в руках. Оно рассчитывало на скорую победу и подъем волны патриотизма, который заглушит голос противников режима; позиция правительства выражалась формулой «никакой политики до победы». Поначалу эти ожидания оправдывались. Охваченная вспышкой ксенофобии, невиданной с 1812 года, когда в последний раз нога неприятеля ступала на землю Великороссии, страна сплотилась вокруг своего правительства. Однако такие настроения оказались недолговечными. При первых крупных поражениях на фронте весной 1915 года, когда немцы вошли в Польшу, Россия разразилась бурей негодования, и не столько в адрес захватчиков, сколько по отношению к собственному правительству, и с таким неистовством, какое не приходилось испытывать правительству ни одной из воюющих стран в тяжелые минуты поражений. Такой ценой пришлось расплачиваться царизму за полуотеческие отношения в руководстве, при которых бюрократия, назначаемая царем и перед одним царем держащая ответ, несет при этом все бремя ответственности за любые промахи. Это дало повод Думе обвинить двор в безнадежной некомпетенции и даже, хуже того, — в измене. Военные поражения, вместо того чтобы теснее сплотить правительство и его подданных, развели их еще дальше друг от друга.
Такого противоборства власть имущих и общества в период войны, как в России, нигде более не наблюдалось. И это весьма пагубно отразилось при мобилизации сил на внутреннем фронте. Непреодолимая неприязнь, с какой смотрели друг на друга лидеры деловых и политических кругов и бюрократия, препятствовала их взаимодействию. Бюрократия была убеждена — и не без основания, — что политики, воспользовавшись войной, хотят завладеть всем политическим аппаратом. Оппозиционные политики, со своей стороны, верили, — и тоже имея на это достаточно оснований, — что в стремлении любой ценой сохранить власть бюрократы не остановятся и перед поражением на фронте, а в случае же победы неминуемо ликвидируют конституционный строй и восстановят монархию.
Об этом противоборстве свидетельствует эпизод, произошедший летом 1915 года в разгар кризиса в Польше. Как мы подробнее расскажем ниже, в ответ на неудачи на театре военных действий, вызванные, как полагали, нехваткой боеприпасов и иной амуниции, деловые круги с одобрения правительства попытались организовать производство военного снаряжения на частных предприятиях. Вдохновителем этих мероприятий был Гучков. Не чуждый политических амбиций, Гучков уже не раз проявлял себя как истинный патриот. В августе он получил приглашение — первое и, как оказалось, последнее — принять участие в обсуждении в кабинете министров роли частного предпринимательства в военных усилиях. Вот как описывает происходившее один из участников этой встречи: «Все чувствовали себя как-то неловко, натянуто. У Гучкова был такой вид, будто он попал в стан разбойников и находится под давлением угрозы злых козней… В конце концов обсуждение было скомкано и все как бы спешили отделаться от не особенно приятного свидания»37.
В авангарде тех сил, которые противились попыткам Думы и военно-промышленного комитета принять участие в военных усилиях России, выступал двор и прежде всего императрица со своими верными слугами, из которых на первом месте были премьер-министр Горемыкин и генерал Сухомлинов. Когда в апреле 1915 года, в начале немецкого наступления, Гучков в сопровождении нескольких депутатов Думы отправился в расположенную в Могилеве Ставку главнокомандующего, чтобы ознакомиться с положением на фронте, Сухомлинов записал в дневнике: «А.И.Гучков основательно запускает свои лапы в армию. В Ставке не могут этого не знать и никаких мер против этого не принимают, не придавая никакого, очевидно, значения экскурсиям Гучкова и членов Государственной думы. По-моему, это может создать очень опасное положение для существующего государственного нашего строя»38. Некоторые из самых крайних представителей бюрократии доходили до утверждения, будто «враги на домашнем фронте» (то есть политические оппоненты) представляют большую опасность для России, чем враги на полях сражений. Такую «войну на два фронта» Россия была не в состоянии вести.
На общем фоне воодушевления, с каким войну встретила интеллигенция, немногие из них понимали, что политически Россия к войне не приспособлена. С первых дней военных действий литературная братия, охваченная патриотическим порывом, приветствовала войну и мечтала о победе39. Из государственных деятелей, похоже, лишь немногие, самые искушенные, понимали, какую неминуемую опасность таит в себе война для страны с такой хрупкой политической структурой, для страны, столь незащищенной перед внешним обидчиком и так нуждающейся в сильной армии для поддержания внутреннего порядка. Одним из немногих трезвых политиков был С.Ю.Витте, который указывал, что Россия не может позволить себе военного поражения, потому что армия — оплот режима. Он так настойчиво добивался русско-германского согласия, что навлек на себя подозрения в измене40. Столыпин тоже выступал за изоляционистский курс во внешней политике, чтобы дать России время провести в жизнь программу его реформ; то же можно сказать и о Коковцове41.
Однако красноречивее всех мрачные предчувствия высших сановников выразил П.Н.Дурново, одно время занимавший пост директора департамента полиции, а затем министра внутренних дел. В феврале 1914 года Дурново подал царю меморандум об опасностях войны для России. Этот документ, обнаруженный и опубликованный после революции, так точно предсказывает ход грядущих событий, что, не будь столь несомненно его происхождение, можно было бы заподозрить позднейшую подделку. По прогнозам Дурново, если военные действия станут складываться неудачно, «социальная революция, в самых крайних ее проявлениях, у нас неизбежна». И начнется эта революция, по его мнению, с того, что все слои общества станут винить в неудачах правительство. Думские политики воспользуются жалким положением правительства, чтобы взбудоражить массы. Лояльность армии будет подорвана тем, что на место павших в боях кадровых офицеров придут гражданские новобранцы, у которых не будет ни авторитета, ни желания воспрепятствовать бегству переодетых в солдатскую форму вчерашних крестьян домой, боящихся прозевать раздел земли. В наступившем смятении оппозиционные партии, которые, согласно Дурново, не имеют поддержки в массах, не смогут завладеть властью, и «Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой трудно предвидеть»42.
С самого начала военных действий французы беспрестанно призывали русских выступить против Германии. Германское наступление в Бельгии велось на гораздо более широком фронте и большими силами, чем предполагали французы. И теперь Франция оказалась в очень опасном положении, усугублявшемся тем, что их наступление на германский центр — ключевой момент Плана XVTI — почти не продвигалось.
Мобилизация в России закончилась, как и намечалось, в первых числах ноября43. Николай II желал сам повести свою армию в бой, но дал себя переубедить Совету министров (по крайней мере на ближайшее время), вняв доводу, что военные поражения подорвут его престиж44. Так как по традиции высшее командование армии вручалось члену царской фамилии, учитывая почти все самодержавные права, которыми наделяется Главнокомандующий в зоне военных действий, этот пост занял дядя царя, вел. кн. Николай Николаевич. Его назначение было воспринято с некоторым удивлением, так как, хотя он и обучался в Академии Генерального штаба и пользовался популярностью у военных, но в
