статье 87, облегчить положение рабочих, а также нацменьшинств — евреев и финнов94. В частных беседах с думскими лидерами во время перерыва в работе Думы (с 6 по 17 ноября) он заручился их поддержкой при условии отставки Протопопова.
В первой половине ноября 1916 года царь практически уступил революционным требованиям; окружающим он казался в те дни подавленным и безразличным95. И если бы русские либеральные политики могли трезво оценить положение, они бы убедились, что — по сути, если и не по форме, — они в общем-то получили то, чего добивались. Изгнав без достаточных оснований Штюрмера, заменив его премьер-министром, сочувствующим программе Прогрессивного блока, не распустив мятежную Думу, а предоставив ей возможность работать, царь сдался перед оппозицией. Но оппозиции, уже почуявшей запах крови, этого было недостаточно.
Несмотря на все свои благие намерения, Трепов мало преуспел. 19 ноября, когда возобновились заседания Думы, он обратился к ней с программной речью. Левые, предводительствуемые Керенским и Чхеидзе, встретили его оскорбительными выкриками, и в течение сорока минут он не мог промолвить ни слова. [Дякин. Русская буржуазия. С. 251. Самых крикливых, и среди них Керенского и Чхеидзе, Родзянко на пятнадцать дней отстранил от работы в Думе.]. Когда порядок наконец был восстановлен, он произнес примирительную речь, весьма напоминавшую по духу и содержанию столыпинские выступления в Думе. Он обещал положить конец беззаконию. Он просил помощи: «Забудем старые споры, отложим распри… От лица правительства я прямо и открыто заявляю, что оно исходит из желания посвятить свои силы на совместную с законодательными установлениями положительную реальную работу»96.
Обязанность патриотов — не разрушать правительство, но укреплять его. Трепов воспользовался случаем, чтобы сообщить, что союзники пообещали России Константинополь и Черноморские проливы.
Все его усилия были тщетны. Постоянно прерываемый и сбиваемый с толку, Трепов распинался перед аудиторией, не желавшей идти на примирение: получив в жертву Штюрмера, она требовала теперь головы Протопопова. Когда Трепов закончил, слово попросил Пуришкевич. Приветствуемый социалистами, этот крайний монархист потребовал, чтобы правительство «прекратило продавать Россию немцам» и избавилось от Распутина и «распутинщины».
На последующих заседаниях признаков охлаждения страстей тоже не наблюдалось. Радикальные депутаты, не сдерживаемые теперь уже почти никакими запретами, открыто призывали страну к бунту. Меньшевики и другие социалисты покинули Думу 2 декабря, когда Прогрессивный блок единодушно одобрил отказ правительства принять предложение Германии о заключении сепаратного мира. Две недели спустя Керенский призвал население не подчиняться правительству97.
Не получил Трепов поддержки и при дворе. Императрица, боясь потерять свое влияние, интриговала против него. В письмах мужу она называла его не иначе, как лжецом, заслуживающим виселицы98. Николай на сей раз не внял советам жены и согласился с Треповым, что Протопопов должен уйти. 11 ноября он сообщал, что Протопопов не хорош и будет замещен, и просил при этом не вовлекать в это дело Распутина, целиком принимая на себя ответственность за это решение. Весьма обеспокоившись, Александра Федоровна телеграфировала мужу просьбу не предпринимать ничего до их встречи и на следующий день вместе с детьми отправилась в Могилев. На месте ей быстро удалось переубедить Николая. Когда Трепов прибыл в Могилев получить одобрение кандидатуры преемника Протопопова, царь осадил его, заявив, что Протопопов все-таки останется. Даже угроза Трепова подать в отставку не заставила его смягчиться. А.И.Спиридович приводит этот эпизод как ярчайший пример влияния Распутина99.
К концу 1916 года все политические партии и группировки объединились в оппозицию к монархии. Впрочем, это было их единственной точкой соприкосновения — ни в чем другом они не сходились. Крайне левых не устраивало что-либо меньшее, чем радикальное преобразование политического, социального и экономического устройства России. Либералы и либерал-консерваторы удовольствовались бы парламентской демократией. И те и другие, при всем их различии, вели речь об институтах власти. Крайне правые, теперь тоже примкнувшие к оппозиции, напротив, сосредоточили внимание на личностях политических деятелей. По их мнению, в российском кризисе повинен был не сам режим, а люди, стоявшие у кормила власти, а именно императрица-немка и Распутин. И стоит убрать их с политической арены, считали они, как все пойдет хорошо. Добраться непосредственно до императрицы было невозможно, ибо это означало дворцовый переворот, но некоторые монархисты полагали, что той же цели можно достичь, изолировав ее от Распутина. Зная страстную привязанность Александры Федоровны к «старцу», легко было предположить, что разлука с ним сломит ее физически. А избавленный от пагубного влияния жены, царь примет здравое решение и уступит власть Думе. Если же он не пойдет на это, можно будет назначить регента — кого-нибудь из великих князей, всего вероятнее Николая Николаевича. Такие разговоры в ноябре и декабре 1916 года велись повсеместно в высших кругах: в яхт-клубе, посещаемом великими князьями, в кулуарах Думы и Госсовета, среди монархистов, в аристократических салонах, даже в Ставке в Могилеве. Повторялась ситуация марта 1801 года, когда заговор против Павла I, обернувшийся его убийством, был на устах всего петербургского общества.
Распутин стал естественной мишенью для правых потому, что влияние на царствующую чету открывало ему доступ к министерским назначениям. Штюрмер, Протопопов и Шуваев, занимавшие ключевые посты в российской администрации, обязаны были своим возвышением именно Распутину. Правда, его протеже Штюрмер был заменен врагом — Треповым, но при этом все понимали, что перебежавший дорогу «старцу» на удачную карьеру надеяться не может. Поговаривали даже, что Распутин вмешивается и в военные дела. Действительно, в ноябре 1915 года Распутин давал, через императрицу, стратегические советы Ставке. «Теперь, чтоб не забыть, — писала Александра Федоровна мужу 15 ноября 1915 года, — я должна передать тебе поручение от нашего друга, вызванное его ночным видением. Он просит тебя приказать начать наступление возле Риги, говорит, что это необходимо, а то германцы там твердо засядут на всю зиму, что будет стоить много крови, и трудно будет заставить их уйти»100. Ни Николай, ни генералы не обращали внимания на подобные советы. Распутину строго запрещалось появляться в Ставке. И все же тот факт, что малограмотный крестьянин свободно давал советы в военных вопросах, не мог не задевать за живое консерваторов.
В Царском Селе его слово было законом. Распутин часто предрекал, что, если с ним что-нибудь случится, Россию ждут новые смутные времена. Его посещали видения потоков крови, пламени и дыма — темные, никак разумно не объясняемые предзнаменования несчастий, действительно вскоре оправдавшиеся101. Его предсказания беспокоили императрицу, заставляли еще ревностней защищать его от врагов, которые были, в ее глазах, врагами и династии, и России.
Распутин упивался своим могуществом. Его пьяные оргии, бахвальство и бесцеремонность становились с каждым днем все более вызывающими. Дам из высшего общества завораживали его грубая мощь, гипнотический взор и дар прорицателя. Распутин принадлежал к секте хлыстов, которые учили, что, согрешая, человек уменьшает количество греха в мире. В его доме с вечными цыганами вино текло рекой. Впрочем, любовные подвиги, приписываемые ему молвой, были более чем сомнительны. Врач Р.Р.Вреден, осматривавший Распутина в 1914 году, когда того ранила ножом ревнивая подруга, нашел детородные органы пациента в состоянии, которое наблюдается у весьма пожилых людей, что заставило врача усомниться в его способности вообще вести половую жизнь, и он приписал это действию алкоголя и последствиям сифилиса. [Архив С.Е.Крыжановского Box 5. File «Распутин» (Бахметьевский архив. Колумбийский ун-т, Нью-Йорк). Вырубова отрицала слухи о половой распущенности, утверждая, что он был совершенно равнодушен к женщинам и что она не знает ни одной, имевшей с ним интимной связи (Viroubova A. Souvenirs de ma vie. P., 1927. P. 115)].
Поведение Распутина было столь вызывающим, потому что он ощущал себя стоящим над законом. В марте 1915 года шеф корпуса жандармов В.Ф.Джунковский осмелился доложить царю о том, что его агенты подслушали, как во время обеда в московском ресторане «Прага» Распутин хвастался, будто «может сделать, что захочет», с императрицей. В «благодарность» Джунковский был снят с должности и отправлен на фронт. После этого случая в полиции сочли более благоразумным держать порочащую Распутина информацию при себе. Льстецы и карьеристы, ищущие повышений по должности, стлались перед ним, честным патриотам грозила немилость, если они вызывали его недовольство. Гучкова и Поливанова, столько сделавших для возрождения русских военных усилий после разгрома 19.15 года, держали от двора
