намеренно стремясь предотвратить скатывание от ограниченного капитализма, допускавшегося при нэпе, к реставрации капитализма полноценного, власти сопровождали новый курс усилением политических репрессий. Именно в 1921–1923 гг. большевики окончательно расправились со своими соперниками в лице социалистических партий, установили тотальную цензуру, расширили полномочия органов безопасности, развернули кампанию против церкви и усилили контроль за партийными кадрами как в России, так и за рубежом.
В то время далеко не всем были понятны тактические резоны этого отступления. Правоверные коммунисты возмущались таким, как им представлялось, предательством идеалов Октябрьской революции, тогда как противники режима вздохнули с облегчением, предвидя близкий конец ужасного эксперимента. В последние два года своей жизни Ленину постоянно приходилось оправдывать переход к нэпу и доказывать, что революция идет верным курсом, хотя, судя по всему, во глубине души его не оставляло ощущение поражения. Он убедился, что эксперимент построения коммунизма в стране столь отсталой, какой была Россия, оказался преждевременным и его следовало отложить до лучших времен, когда сформируются необходимые экономические и культурные предпосылки. Все пошло не так, как было задумано: «Вырывается машина из рук, — невольно проговорился он однажды, — как будто бы сидит человек, который ею правит, а машина едет не туда, куда ее направляют, а туда, куда направляет что-то, не то нелегальное, не то беззаконное, те то Бог знает откуда взятое»5. Внутренний «враг», действуя в обстановке экономического краха, представлял собой угрозу его режиму большую, чем все белые армии вместе взятые: «На экономическом фронте, с попыткой перехода к коммунизму, мы к весне 1921 г. потерпели поражение более серьезное, чем какое бы то ни было поражение, нанесенное нам Колчаком, Деникиным или Пилсудским, поражение, гораздо более серьезное, гораздо более существенное и опасное»6. В сущности, это было признание того, что, сочтя Россию страной, достигшей высшей стадии капитализма и созревшей для социализма уже в 90-х годах прошлого века, Ленин допустил серьезную ошибку7.
До марта 1921 г. коммунистам еще удавалось в определенной мере подчинять экономику государственному контролю. Впоследствии эта политика получила название «военного коммунизма» — сам Ленин впервые употребил данный термин в апреле 1921 г., уже отказываясь от этого курса8. Такое определение призвано было оправдать губительные последствия экономических экспериментов новой власти потребностями, якобы вызванными гражданской войной и иностранной интервенцией. Однако тщательное изучение современных источников не оставляет сомнения, что эта политика в действительности была продиктована не столько экстренными потребностями военного времени, сколько стремлением в самый кратчайший срок во что бы то ни стало построить коммунистическое общество9. «Военный коммунизм» означал национализацию средств производства и другого имущества, запрещение частной торговли, отмену денежного обращения, подчинение национальной экономики страны всеобщему плану и использование принудительного труда10.
Эти эксперименты разрушили до основания российскую экономику. В 1920–1921 гг. в сравнении с 1913 г. промышленное производство упало на 82 %, производительность труда до 74 %, а производство зерна до 40 %11. Города опустели, поскольку их жители в поисках пропитания бросились в села: население Петрограда уменьшилось на 70 %, Москвы — более чем на 50 %; и подобная картина наблюдалась и в других индустриальных центрах12. Несельскохозяйственная рабочая сила сократилась по сравнению с моментом, когда большевики пришли к власти, более чем наполовину: с 3,6 до 1,5 миллиона. Реальный заработок рабочих упал до трети от уровня 1913–1914 гг. [Гимпельсон Е.Г. // Советский рабочий класс, 1918–1920 гг. М, 1974. С. 80; Советское народное хозяйство в 1921–1925 гг. М., 1960. С. 531, 536. Более пристальное изучение этой статистики показывает, что в 1920 г. в Советском государстве было только 923 тыс. промышленных рабочих, потому что более трети тех, кого зачисляли в рабочие, были в действительности ремесленниками-кустарями, работающими в одиночку или с напарником, часто просто членом своей семьи (Гимпельсон Е.Г. Указ. соч. С. 82; Изменения социальной структуры советского общества: Октябрь 1917–1920. М., 1976. С. 258).]. Большей частью потребительских товаров население снабжал черный рынок, вездесущий и неистребимый в силу своей незаменимости. Коммунистическая политика успешно развалила экономику одной из пяти крупнейших мировых держав и истощила богатства, накопленные столетиями «феодализма» и «капитализма». Современный советский экономист назвал этот крах бедствием, «беспримерным в истории человечества»13.
Между тем зимой 1919–1920 гг. гражданская война закончилась, и если признать, что большевистские методы хозяйствования были продиктованы военными условиями, то сейчас, казалось бы, настало самое подходящее время отказаться от них. Однако год, последовавший за разгромом Белой армии, наоборот, ознаменовался самыми дикими экспериментами в экономике, такими как «милитаризация» труда и отмена денег. Правительство продолжало насильственное изъятие «излишков» продовольствия у крестьян. Те в ответ прятали зерно, сокращали посевные площади и вопреки запретам властей сбывали продукты на черный рынок. Из-за неблагоприятных погодных условий в 1920 г. скудные резервы совсем истощились. Тогда-то деревня, до тех пор жившая в сравнении с городом довольно сыто, испытала первые приступы голода.
Эти провалы хозяйствования имели не только экономические, но и политические последствия, подрывая опору большевиков в народе, обращая сочувствующих во врагов, а врагов в мятежников. «Народные массы», которых большевики убеждали, что во всех тяготах их жизни повинны белогвардейцы с их зарубежными приспешниками, ожидали, что с окончанием войны восстановятся нормальные условия существования. Гражданская война до поры до времени служила властям удобной ширмой, за которой они могли уберечься от всеобщего недовольства их методами, оправдываясь чрезвычайными военными условиями. Но когда война завершилась, такие объяснения больше уже не годились: «Народ твердо надеялся на смягчение жестокого большевистского режима. Ожидалось, что по окончании гражданской войны коммунисты ослабят гнет, отменят запреты военного времени, введут некоторые основные свободы и приступят к обустройству более нормальной жизни… К несчастью, этим ожиданиям не суждено было сбыться. Коммунистический режим не проявлял никакого желания облегчить ярмо»14.
Теперь до сознания даже тех, кто в своих сомнениях готов был принять сторону большевиков, стало доходить, что последние их попросту использовали в своих интересах, что истинная цель нового режима не улучшение благосостояния народа, но удержание власти в своих руках, и что ради этого власть готова пожертвовать благополучием масс и даже их жизнью. Осознание этой горькой истины привело к народному вооруженному сопротивлению, невиданному по размерам и жестокости. Окончание одной гражданской войны привело немедленно к началу другой: разбив белогвардейцев, Красной Армии пришлось биться с разношерстными партизанскими отрядами, куда стекались крестьяне, дезертиры и демобилизованные солдаты, прозванные в просторечии «зелеными», но официально именовавшиеся «бандитами»15.
В 1920 и 1921 гг. российская деревня на пространстве от Черного моря до Тихого океана стала ареной восстаний, которые по числу участников и охватываемой территории значительно превзошли знаменитые крестьянские бунты Стеньки Разина и Емельяна Пугачева16. Истинные масштабы разгоревшегося мятежа не поддаются точному определению, поскольку исторические материалы еще недостаточно изучены. Власти тщательно занижали его размах: так, по данным ЧК, за февраль 1921 г. отмечено 118 крестьянских вооруженных выступлений17. В действительности их было в несколько раз больше, а участвовали в них сотни тысяч бунтовщиков. Ленин получал регулярные донесения с этого фронта, включавшие подробные карты всей территории страны, ясно указывающие, какой гигантский размах приобрела схватка18. Признавая тот факт, что некоторые «банды кулаков» насчитывали до 50 000 и более человек, советские историки дают возможность косвенно оценить истинные размеры этой гражданской войны19. Некоторое представление о размерах и жестокости битвы можно получить из официальных данных о потерях в воинских частях Красной Армии, участвовавших в подавлении мятежей. По последним данным, в кампаниях 1921–1922 гг., которые велись почти исключительно против крестьян и других внутренних врагов, они составили 237 908 человек20. Среди восставших погибло наверняка не меньше, а всего вероятнее, и много больше.
Россия никогда ничего подобного не знала, ибо в прошлом крестьяне поднимали оружие против помещиков, но не против правительства. Подобно тому, как царские власти называли крестьянские возмущения «крамолой», так и новый режим окрестил их «бандитизмом»21. Противоборство
