числе и проводимую им внешнюю политику, даже соглашения между Советским Союзом и «буржуазными странами», включая его собственную, — если это служит интересам Советской России, как их определяет Политбюро ЦК РКП(б). Эти соображения должны были, в первую очередь, заглушить критику в отношении советско-германского договора, подписанного в апреле 1922 г. в Рапалло.
Чтобы зарубежные партии не ставили под сомнение и не пытались вмешаться в резолюции номинального высшего руководящего органа Коминтерна — конгресса, — на IV конгрессе постановили, чтобы впредь входящие в него коммунистические партии проводили свои съезды только после очередного конгресса Коминтерна. В силу такой процедуры делегаты не могли заручиться полномочиями выдвигать независимые резолюции от имени своих партий, не имели права передавать поручений от них, ибо это «противоречило духу интернациональной, централизованной, пролетарской партии». С 1919 г. в практику Коминтерна вошло посылать своих эмиссаров на съезды национальных коммунистических партий: теперь это было формализовано в постановлении, дающем право Исполкому Коминтерна «в исключительных обстоятельствах» направлять в зарубежные партии своих представителей, «наделенных широчайшими полномочиями», для наблюдения за исполнением 21 условия и решений конгресса, то есть, по сути, отвергать неугодные решения национальных партий и изгонять недисциплинированных членов. Национальные партии были лишены даже права посылать по своему выбору представителей в Исполком Коминтерна: кандидатов отбирал конгресс. Отставка служащих Коминтерна не принималась без одобрения Исполкома, на том основании, что «что всякая исполнительная должность в Коммунистической партии принадлежит не лицу, ее занимающему, а Коммунистическому Интернационалу в целом». Из 25 членов нового Исполкома 15 должны были жить и работать в Москве218.
Все это уже целиком содержалось в практике большевистской партии, начиная с 1903 г., и уставе Коминтерна, принятом на его II конгрессе. Новостью была только откровенность резолюций 1922 г., которые даже не пытались изображать, пусть хотя бы формальное, равенство между русскими и их зарубежными друзьями. Гуго Эберлайн, немецкий делегат, которого Москва использовала как глашатая своих идей, опровергал утверждения о московском диктате: «Для нас само собой разумеется, что и в будущем в руководстве Коммунистическим Интернационалом, в его Президиуме и Исполкоме русским товарищам должно быть отведено сильное, и сильнейшее, влияние, потому что именно они накопили наибольший опыт на полях международной классовой борьбы. Только они сумели совершить настоящую революцию и вследствие этого далеко превосходят по опыту всех делегатов от других секций»219.
IV конгресс принял новые правила практически единогласно, единственное исключение составил делегат из Бразилии.
«Коммунистический Интернационал был трансформирован во всемирную большевистскую партию, строго централизованную, с военной дисциплиной, готовую, как продемонстрировал [IV] конгресс, безоговорочно принимать приказания русских. И коммунистические партии во всем мире теперь стали, по сути, секциями Российской коммунистической партии, руководимой тем же Политбюро, которое одновременно руководит и Российским государством. Таким образом, они превратились в представительства российского правительства»220.
Эта трансформация, часто приписываемая Сталину, произошла еще тогда, когда политику Коминтерна определял Ленин.
ГПУ вошло в тесный рабочий контакт с Исполкомом Коминтерна, чтобы имеющимися у него средствами усилить наблюдение за их подопечными за границей. Оно открыло отделения в девяти столицах, в основном под прикрытием советских дипломатических миссий; каждое из них отвечало за несколько соседних стран. Так, парижское бюро ГПУ контролировало тайные операции в семи западноевропейских странах помимо Франции, включая Великобританию и Италию. Среди функций зарубежных отделов ГПУ был надзор за агентами Коминтерна221. Сфера деятельности Коминтерна была разнообразной. В 1922– 1923 гг. он финансировал 298 изданий на 24 языках222. Он также организовал школу для обучения студентов из колониальных стран искусству агитации.
Европейские социалисты, которых такое развитие событий не могло не взволновать, все же не теряли надежды на сотрудничество с Коминтерном. Они предпочли проигнорировать то обстоятельство, что Коминтерн, характеризуя их как «социал-фашистов», методично вносил раскол в их ряды, тем самым ослабляя международное социалистическое движение. Невзирая на это, они всегда были готовы пойти на примирение. И на какое-то время их надеждам, казалось, суждено было сбыться. После поражения революции в Германии в 1921 г. Ленин сформулировал тактику «объединенного фронта» с социалистами — поскольку коммунисты были слишком слабы на Западе, чтобы действовать самостоятельно, он пришел к идее сотрудничества, до определенных пределов, с тред-юнионистами и социалистами. Свои соображения он представил Исполкому Коминтерна, где они встретили упорное сопротивление со стороны Зиновьева, Бухарина и других. При поддержке Троцкого Ленин сумел настоять на своем и вынести свое предложение на III конгресс Коминтерна (июнь—июль 1921). Идея сотрудничества с «социал-империалистами» и «социал- предателями» вызвала сильное негодование, но в конце концов конгресс одобрил ленинскую тактику223. В то же самое время Ленин не допускал никакого сотрудничества с российскими социалистами (меньшевиками и эсерами), будто бы потому, что они были «противниками Советской власти», но в действительности видя в них реальных соперников в борьбе за власть224.
Результатом новой тактики было участие Коминтерна в Берлине 25 апреля 1922 г. в совместной конференции со II и «двухсполовинным» Интернационалами с целью выработки общей программы борьбы с нарастающей силой «капитализма» и признания Советской России225. В мае 1923 г. делегаты европейских социалистических партий собрались отдельно в Гамбурге. Они выступали от имени 6,3 млн членов и 25,6 млн избирателей, то есть значительно представительнее партий, входящих в Коминтерн226. Была создана новая организация под названием Социалистический рабочий интернационал. По своей структуре она была федеративной, и партии-участницы были вольны решать свои внутренние вопросы по своему усмотрению. Меньшевики и эсеры развернули перед собравшимися горестную картину условий жизни в Советском Союзе и судеб социалистов там. Их вежливо выслушали, но никак не прореагировали. Английский делегат, сорвавший бурные аплодисменты, напомнил конгрессу, что «повинны в тех жертвах, которые томятся в русских тюрьмах, которые казнены и сосланы, в первую голову капиталистические правительства Запада!»227. Резолюция по Советской России отвергала всякое иностранное вмешательство во внутренние дела. Осуждая советское правительство за «методы террора», резолюция гласила: «Всякое вмешательство [со стороны капиталистических правительств] будет направлено не на исправление ошибок текущей фазы русской революции, но на разрушение самой революции. И далекое от установления истинной демократии, оно лишь создаст правительство кровавых контрреволюционеров, которое послужит средством эксплуатации русского народа западным империализмом. Конгресс поэтому призывает все социалистические партии… не только противостоять интервенции, но развернуть кампанию по полному дипломатическому признанию российского правительства и быстрому восстановлению нормальных дипломатических и торговых отношений с Россией»228.
В сущности, европейские социалистические партии и профсоюзы, на словах осуждая коммунистический режим в России, повлиять на который они никак не могли, фактически солидаризировались с Москвой. Поэтому они определили большевизм как «фазу» русской революции, подразумевая, что его предосудительные черты преходящи; утверждая, что единственная альтернатива ему «кровавые контрреволюционеры», и требуя дипломатического признания Советской России и восстановления нормальных торговых отношений с ней.
«Единый фронт» развалился почти сразу из-за внутренних противоречий, в нем заключенных, — ибо как можно было объединяться с социалистами и в то же самое время добиваться их раскола? — а также из- за мощной оппозиции в рядах Второго и Третьего Интернационалов. Вскоре Коминтерн вернулся к прежней оценке социалистов как «социал-фашистов».
В 20-е годы (а в данном вопросе и в 30-е) советская внешняя политика была ориентирована на Германию, которая представлялась одновременно и ареной грядущей революции, и потенциальным союзником против Британии и Франции, принципиальных противников Советской России. Москва
