лежит индивидуализм, возможности Англии, появляющейся из кокона последнего полувека или чуть большего периода, почти безграничны.
Значительные перемены выражаются не в смене правительств, а в переменах
Лейбористская партия, с убедительным преимуществом пришедшая к власти в мае 1997 года, заявила о стремлении придать Британии «другой бренд»: назвавшись «новыми лейбористами», они отказались от большей части идеологического багажа, и вот, смотрите, на сцене появляется новая Британия, страна, отряхнувшая с себя злого духа прошлого. Через несколько месяцев под их дудку уже плясало большинство средств массовой информации. «ОБНОВЛЕННАЯ БРИТАНИЯ» — кричал заголовок вынесенной на обложку статьи октябрьского номера журнала «Тайм». «После 50 лет борьбы с тем, что часто представлялось невыполнимым, Соединенное Королевство заметно прибавило шагу», говорилось в номере. В доказательство этих преобразований приводились сведения об успешных кинорежиссерах, миллионерах, сделавших состояния на компьютерных играх, модных дизайнерах, телеведущих и валютных дилерах. Эти люди, справедливо отмечал журнал, подавили в себе комплекс принадлежности к старой стране, погрязшей в классовых запретах и общественных предрассудках, которые осуждают наживающих себе состояния, и воспользовались возможностью следовать своим коммерческим инстинктам. Одно из главных преимуществ этих людей, хотя об этом никто не упомянул, состоит в том, что они говорят на языке, на котором говорит весь мир. Второе заключается в географическом положении их страны, позволяющем утром решать деловые вопросы с Азией, а после полудня — с Северной Америкой; третье — это многолетняя история ведения торговли, на чем и была построена империя; четвертое — еще одно следствие имперских времен — сеть связей по всему миру и способность ассимилировать иные культуры; пятое — сравнительно высокий уровень подготовки и мастерства рабочей силы; шестое — привлекательность Лондона как основного места проживания деловых людей из других стран в силу таких английских особенностей, как законопослушность, предприимчивость и терпимость. Это перечисление можно продолжить. Главное же состоит в том, что ничего из вышеперечисленного не было следствием политических решений нового правительства.
Осенью после своего избрания Тони Блэр принимал глав правительств Содружества со всего мира. Перед началом его приветственной речи всем пришлось в напряженной тишине просмотреть видеопрезентацию, отмечавшую творческие, коммерческие и научные достижения новой Британии, страны, где человек достигает положения в обществе благодаря своим способностям. Во время презентации звучала музыка групп «Оазис» и «Спайс Герлз», на экране сменяли друг друга изображения комнат для переговоров, машин «Формулы-1» и фармацевтических фабрик, постоянно делался упор на то, что Британия теперь молодая страна. Когда настал черед речи премьер-министра, эта основная тема в ней повторилась. «Новая Британия — это страна, где положение в обществе достигается благодаря способностям, где мы разрушаем классовые, религиозные, расовые и национальные барьеры», — заявил он. Прицел был взят на формирование «единой нации», к чему издавна стремились консерваторы: «для всего народа, а не для привилегированного меньшинства».
Для того чтобы всучить, как покупателю, образ этой «новой страны», использовался дурацкий лозунг — «Cool Britannia»[50], от которого любой действительно хладнокровный человек лишь глазами захлопает или вздрогнет: стараясь постичь молодежную культуру, политики среднего возраста всякий раз понимают ее превратно.
Хотя элемент «Британия» немаловажен: никому и в голову не пришло сказать «Cool England». Дело в том, что страна переживает один из периодов своей истории, когда англичанина можно назвать человеком, живущим на острове в Северном море, которым управляют шотландцы. Преимущество «Британии» еще и в том, что это слово собирательное. Чтобы быть британцем, необязательно быть белым англосаксом. Сдаётся, что быть британским нигерийцем, мусульманином, евреем, китайцем, бангладешцем, индийцем или сикхом намного легче, чем английским соответствием всего вышеперечисленного. Именно потому, что Британия — изобретение политическое, она допускает разнородность.
Наивысшим проявлением идеи Британии является королевская семья. Стремление к объединению королевства прочитывается в громыхающем перечне титулов наследника трона: Чарльз принц Уэльский, герцог Корнуолла и Ротсея, граф Честера и Кэррика, барон Ренфрю, лорд Островов и Великий Правитель Шотландии. Институт монархии принадлежит миру красных мундиров и медвежьих киверов, «Юнион Джека» и пулемета системы Гатлинга, а королева Елизавета с принцем Филиппом — чуть ли не последние представители «респектабельного общества». Насколько разительно изменилась возглавляемая ими страна, стало до боли ясно после неожиданной смерти в 1997 году бывшей жены Чарльза принцессы Дианы. Следуя кодексу Поведения, не допускающему проявления эмоций, монарх и ее консорт оказались чуть ли не единственными, кто оплакивал ее смерть без сантиментов. Многие из остальных представителей этой нации якобы «плотно сжатых губ» разыскивали цветочные магазины, покупали букетики цветов, а потом возлагали их как можно ближе к любому зданию, с которым ассоциировалась эта молодая женщина с исключительными привилегиями. Вскоре ворота Кенсингтонского дворца, Букингемского дворца, Сент- Джеймсского дворца и семейного дома в Нортхэмптоншире утопали в море лепестков и пластика. Зажженные свечи в банках из-под джема оставляли как на импровизированной могиле. На придорожную ограду и деревья в парках вешали карточки и фотографии вместе с наспех написанными записками. Среди наиболее разборчивых были такие, как ДИАНА, МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ И У НЕБЕС ТЕПЕРЬ ЕСТЬ НОВЫЙ АНГЕЛ. А потом, когда наступило время похорон, публика выстроилась, миля за милей, на пути кортежа, бросая на гроб цветы и, что самое странное, сверкая вспышками фотоаппаратов, чтобы сделать снимок для семейного альбома.
При любом разгуле воображения это нельзя назвать типичным поведением нации, чья невозмутимость в минуты душевных переживаний была составной частью пародии на саму себя, к которой она относилась более чем непринужденно. Джордж Макдональд Фрейзер, создатель пользовавшейся огромным успехом серии исторических романов о Флэшмене, был потрясен, увидев, как выставляется напоказ то, что С. С. Форестер назвал «сентиментальностью нижней палубы». Кто знает, от имени скольких людей он говорил, когда задался вопросом, как случилось, что британский культ героя превратился в культ жертвы. «Мистер Блэр ощутил гордость. А мне стало стыдно, потому что оплакивание стало чем-то положительным, а откликом на трагедию, на преступление, повлекшее за собой смерть, стал некий ритуал: нужно обязательно смести цветочные лавки, чтобы разбросать на сцене дань уважения, непременно лить слезы и давать перед камерами душераздирающие интервью».
Смерть Дианы — трагедия, как трагична любая внезапная смерть в расцвете лет. Но была ли она более трагична, чем смерть любого из бесчисленных тысяч молодых мужчин и женщин, о коротких жизнях которых напоминают воинские мемориалы в каждой деревушке и городке страны? Диана была красивой, умела воздействовать на других ради своей выгоды и сострадать и умерла, наслаждаясь жизнью богатого завсегдатая ночных клубов. И все же она почему-то стала аутсайдером, а симпатию англичан к аутсайдеру трудно переоценить. Эта пользовавшаяся удивительной благосклонностью молодая женщина стала жертвой, с которой публика могла отождествлять себя, потому что дом Виндзоров («немцев» для репортерской братии) оказался в положении, в котором оказываются, одна за другой, все монархии — без связи с народом, от имени которого они якобы правят. То, что произошло, когда она умерла, можно назвать припадком коллективной истерии народа, которому в течение долгого мирного периода не дано было стать свидетелем внезапной смерти. Никому не показалось странным, что на ее похоронах Элтон Джон исполнил переработанную песню, которую изначально он сочинил в почитание своей героини Мэрилин Монро, потому что она тоже была иконой для века мирских ценностей, а иконы такого рода в конечном счете взаимозаменяемы. Записи этой песни разошлись в Англии тиражом 5 миллионов экземпляров. Масса появившихся в память о ней книг, плакатов, футболок и посуды говорит о безосновательности суждения о том, что в стране царят рациональность и сдержанность.
Толпы людей, заполнившие лондонские парки, чтобы возложить заветные подношения на импровизированные места поклонения, продемонстрировали, насколько значительно и насколько незначительно изменилась Англия во второй половине XX века. Неизменной, вероятно, осталась вежливость и предупредительность толпы, проявившей вдумчивое отношение, какое, насколько я себе представляю, можно было выявить при других больших скоплениях народа в любое время этого столетия. За исключением мотоциклистов эскорта, сопровождавших катафалк, полиция держалась в стороне. Везде царило спокойное достоинство. В подавляющем большинстве присутствовали белые англосаксы, но были и
