среды людей, предстал пред Богом, вместе с Ангелами составляя вокруг Него непрестанный лик (хор), и для нас поставлен в пример святости. Если же кто, вступив в спасительный подвиг, еще не явил себя сильнее супостатов, потому что смерть предвосхитила его трофеи, все же, по благодати Человеколюбца, и он вместе с верными и познавшими Истину одесную Владыки всех спасется, и во время восприятия воздаяний от Царя всех, и он станет участником невозмутимого покоя, которого возжелел и ради которого подвигся, и к которому усердно стремился, делая свою жизнь подвигом и за все или преимущественно за нечто соделанное противно заповедям Божиим, воздавая различными образами спасительного покаяния. Если же кто не очистившись и не очищаясь, но бесчувственно подставляя себя под удары (страстей), в течение всей своей жизни сдруживается с Царскими врагами, лучше же сказать — с притворщиками дружеского расположения к сему человеку, и не познал или, если и познал, не обратился от них в бегство, но неудержимо бросается на приманку (удовольствий) и услаждается душеубийственными падениями и воскормляет в себе уже многих губительных змей, которые в свою очередь порождают многих отпрысков, как то: погоня за удовольствиями, искание славы и любостяжательство, — кем, вот, окажется этот человек тогда, когда Царь всех придет судить вселенную? где будет поставлен размещающими Ангелами на оном страшном Судилище? что услышит? куда же будет отослан оным справедливо присуждающим Гласом, воздающим каждому по делам его (Мф. 16:27)?
- Но, горе мне! — Самые дела яснее писаний громко объявляют, что из себя представляет данный человек. И как я снесу тогда и меня, увы, ожидающие нестерпимые мучения, если только не снищу к себе теперь, когда для этого благоприятное время, человеколюбие Судии? — потому что, говорят, там — моря и реки неугасимого огня, кромешный мрак и скрежет зубов и многое иное такого рода, и это, говорят, будет все совместно; но и это не может изобразить тяготу ужасов, которые будут испытывать осужденные тогда. Увы! Все отовсюду с преизбытком ужасным образом сливается в составлении единого средства наказания: жар и стужа и мрак и огонь, влечете и застой [644], узы и страшилища [645], угрызения (укусы) присноживущих бестий [646]; по оному приговору все это стекается в одно; но даже и таким образом таковой оный ужас не может быть представлен, по написанному: «на ум человеку не взыдет» (1 Кор. 2:9). Что же сказать об оном бесполезном и безутешном и непрестанном плаче? Потому что (в здешней жизни) у грешащих против Бога возникает плач от сознания своих прегрешений; а там (после Страшного Суда) у отверженных, при отъятии благой надежды и отчаянии получить спасение, обличение совести, бывающее тогда вынужденным, плачем увеличивает насущное страдание; и этот плач, сущий и теперь и имеющий всегда быть, как уже не успокоющийся, становится исходной точкой для дальнейшего плача; и мрак — а сверх того ужас и неостуждаемое горение, и неописуемая глубина отчаяния [647]. В здешней жизни плач — весьма полезен: потому что ему милостиво внемлет Бог. Который, призрев, сошел до нас и плачущим таким образом (в раскаянии о своих грехах) [648] обещал утешение, каковым именно Он Сам есть, и будучи и именуясь Утешителем.
- Такой плач является спасительным делом, лучше же сказать — даром, поскольку «и Сам», говорится, «Дух ходатайствует о нас воздыхании неизглаголанными» (Рим. 8:26); таким образом этот плач (дабы тебе в надлежащей степени я показал и корень добродетелей) [649] является уделом только всех верных; возникает же он при всяком чувстве страха при веровании в существование испытания (грядущих, угрожающих) ужасов и лишения благ; возрастает же он вместе со страхом настолько, насколько, стремясь к лучшему, мы отсекаем заботу о земном; у тех же он только бывает совершенен и становится источником для еще более совершенных вещей, в то время как предшествующее чувство страха исчезло [650], с легким сердцем распрощавшись со всем иным, посвятил всю свою жизнь самим себе и единому Богу. Когда ум отстранится от всего чувственного и воспрянет от потопа сутолоки, связанной со всем этим, и воззрит на внутреннего человека, он, вот, тогда сначала увидев происшедшую вследствие блужения (в низменных вещах) маску (т. е. обезображенность) своего лица, прилагает старание смыть ее плачем. Затем, когда этот безобразный покров снят, тогда душа уже не разрываясь неблагородным образом на части всевозможными вещами, невозмутимо вступает внутрь подлинных своих сокровищ, и Сущему в тайне молится Богу, как это положено в заповеди (Мф. 6:4), Который, как первое, дарствует ему дар для вмещения в себя благодатных дарований, и этот дар — тишина помыслов [651], вместе же с этим осуществляет родительницу и основоположницу всякой добродетели — смирение; не то смирение, которое выражается в легких целесообразных словах и внешности, но — то, которое засвидетельствовано Благим и Божественным Духом, которое созидает Сим Дух, обновляемый во утробах (наших).
- В этих же двух состояниях души: тишине помыслов и истинном смирении, — как бы в крепко огражденном духовном раю, произрастают разнообразные древа истинной добродетели; посередине же его возвышается священный царский дворец Любви, в преддверии которого, как введение в будущий век, процветает неизреченная и неотъемлемая радость, под сияющей тенью которой проистекает некий водообильный источник, напояющий землю кротких. Испытавший это состояние, знает о чем я говорю; и это — как бы живительная роса свыше; при всем этом, следует иметь большую боязнь (недоверие к своим силам), и долженствует всесторонне и благоразумно ограждать себя, дабы ни в коем случае не проник к нам от начала зачинщик зла; потому что если, проникнув, он останется незамеченным, то не случилось бы ему остаться со своими спутниками и не сделать нашу душу лагерем своего вредного воинства, «и будут последняя горше первых».
- Но да будет это все далеким от нас; будет же оно совершенно далеким от всех непритворно прилагающих усилия, и поэтому имеющих неусыпного стража. Я полагаю, что ты ныне скорее вспомнишь то, что я сказал в начале, говоря, что то, чему я научился от испытавших на опыте Отцев, этому поверив, я и передал. Движимый любовью к тебе, обращаясь к тебе, я раскрою тебе все, чтобы ты возмог явить себя, насколько это в твоих силах, любителем истинно желанного добра. — Так, когда всякая, обитающая в нас, постыдная страсть будет изгнана, тогда наш ум, как уже раньше явило слово, всецело обратившись к самому себе и к прочим душевным силам, возделыванием прекрасных вещей [652] украсит душу; простираясь к еще лучшему, еще и еще полагая «деятельныя восхождения» (Пс. 83:6), и все больше, при Божией помощи, омывая себя, он не только очищает с себя то, что принадлежит дурной чеканке [653], но и отстраняет из среды и все приобретенное (наносное), хотя бы оно и принадлежало более благородному уделу или образу мыслей [654]. Когда же ум превзойдет не только материальную диаду [655], но, к тому же, и станет выше всего мысленного и даже объективных мышлений, — все это ради Бога и по любви к Нему отстранив от себя, «как глух и нем», по написанному (Пс. 37:14), — тогда он удерживает понятие материи и создает в себе высшее образование при всякой безопасности; и поскольку ничто извне не стучится в дверь, внутренняя благодать перестраивает на лучшее и озаряет сущее внутри и совершенствует внутреннего человека.
- Когда же «день озарит и денница возсияет в сердцах наших», как говорит Корифей Апостолов (2 Пет. 1:19), тогда, согласно оному пророческому слову (Пс. 103:23): изыдет истинный человек на истинное делание свое, — и пользуясь светом, берется за свой путь, которым возводится на вечные горы и становится зрителем премирных вещей (о, какое чудо [656]) не разлучаясь или же разлучаясь с приведенной от начала с ним в бытие материей, как знает сей путь; потому что он восходит не на крыльях воображения мысли, которая, можно сказать, всегда блуждает вслепую; постигается не на основании легких восприятий органов чувств; не на основании и превосходящих ум умозрительных предметов («иперанавевикотон ноиион») точного и несомненного логического вывода; но, минуя все это [657], на основании истины он восходит неизреченною силою Духа; и в духовном и неизреченном восприятии ум слышит неизреченные слова и созерцает невидимые вещи и, на сем основании, и есть и становится всецело чудесным; и даже если бы отступил оттуда, он соперничает с неустанными воспевателями (Бога), став поистине иным ангелом на земле Божией и в самом себе приносящим Ему в жертву всякий вид твари, поскольку и сам он бывает в участии всего; да и то, что выше всего, он получает в свой удел ныне, чтобы стать точным подобием Его. Так он (наш ум) является не только ощущаемый, ощущающий, разумный, нематериальный, при всех этих чертах
