было считать разлукой: самое дальнее из них было не более сложным, чем некогда поездка в пределах одной небольшой страны.
Совсем иное дело — исследовательские полеты на другие планеты, в которых Пьер в свое время принимал участие. Они порой были очень опасны. Ну что ж, Ольга знала, кого выбрала в спутники жизни.
А теперь…
Надо взглянуть правде в глаза: Пьер не захочет вернуться на Землю, он счастлив, что может участвовать в осуществлении своей идеи, в особенности после того, что ему довелось пережить.
«А как же с Анной? — думает Ольга. — Сейчас она реже бывает у меня. Здесь нет ничего ни удивительного, ни плохого: Анна уже вполне взрослый человек, у нее своя, самостоятельная жизнь. Так бывает, так должно быть. А Пьер одинок.
Нет, он, конечно, не одинок. Его одиночество кончилось в тот день, как он снова вошел в трудовой строй. Он среди новых друзей. Но разлука с близкими тягостна для него.
А если бы даже я когда-нибудь смогла оказаться там, возле Пьера, тогда, значит, для меня неизбежна разлука с Анной.
Однако Анне я меньше нужна.
Так что же, бросить любимую работу и обратиться в Мировой Совет: «Здесь я делаю нужное дело, а на Венере неизвестно, что смогу делать, но я соскучилась по мужу»? Как будто у большинства отправившихся туда не остались на Земле близкие…
Да, но ведь никто не пережил того, что Пьер.
А работа, которую я выполняю на заводе, — разве мало найдется химиков, которые могут меня заменить?
Но вот с Историческим музеем мне, наверно, труднее было бы расстаться…»
В последние годы Ольга увлеклась историей еще больше, чем раньше, и много часов проводила в Центральном историческом музее. То был грандиозный памятник, воздвигнутый людьми своему прошлому, отражающий все этапы развития человечества. Музей находился на одном из островов Тихого океана. Трудно было бы перечислить все его отделы.
Здесь был отдел возникновения и развития жизни на Земле — от первых органических соединений до homo sapiens.
Имелся зал, где можно было наблюдать смоделированными все виды микроорганизмов, населявших когда бы то ни было Землю, как полезных для человека животных и растений, так и патогенных.
В отделе техники посетитель знакомился со всевозможными орудиями, с помощью которых человек постепенно приобретал власть над природой: от самых примитивных — деревянных, каменных, костяных — до изумительных автоматов, храпящих в своей памяти всевозможную информацию, передающих и перерабатывающих ее в любом направлении.
Отдел транспорта показывал его развитие от вьючных и верховых животных до детально разработанного проекта первого межзвездного фотонного корабля, который уже готовились строить.
Истории связи — от гонцов, звуковой и световой сигнализации до самых совершенных телеаппаратов — также был посвящен специальный отдел.
Все экспозиции музея подчинялись общей цели: показать, что будущее человечества создается его настоящим, а настоящее создано минувшим.
По мере того как историческая наука обогащалась новыми знаниями о прошлой жизни человечества, эти знания находили отражение в экспозициях. Музей жил, рос и развивался.
Исторический музей посещали очень многие, но Ольга была одним из самых вдумчивых его посетителей. Особенно интересовалась она историей химии и опубликовала несколько самостоятельных работ на эту тему. Вероятно, в прежние времена она стала бы профессором или даже академиком. Но теперь таких званий не существовало. Как и всяких других.
Можно было проводить в музее целые дни и каждый раз находить новое для себя — так был он велик и многообразен.
В последнее же время, под несомненным влиянием книги Пьера, пристальное внимание Ольги стал привлекать отдел развития человеческого общества.
Взаимоотношения людей между собой и человека с коллективом. Первобытное стадо. Племена и народности. Рабовладельческое, феодальное, капиталистическое общество. Освободительные войны, революции, борьба за построение справедливого общественного строя.
Одна из основных целей человечества — уничтожить страдания. Никто не должен страдать! Таков лейтмотив книги Пьера, таково было и убеждение Ольги.
Глава 26
«Не может быть!»
Герда пришла в себя. Она не чувствовала боли. Но попыталась пошевелиться и не смогла — такая слабость.
Над ней склонилось привлекательное лицо молодой женщины с детским выражением и мягким взглядом серых глаз. Неожиданно твердым, уверенным, но ласковым, чуть хрипловатым голосом женщина сказала:
— Не говори, не двигайся. Тебе надо беречь силы.
Можно было бы и не предупреждать: когда Герда попыталась повернуть к ней голову, она почувствовала, что не в состоянии сделать это. Попробовала вымолвить хоть одно слово, но язык еле шевельнулся.
Она вспомнила, как во время внезапно разразившейся грозы ее пронизала невероятная, ни с чем не сравнимая боль в руке, такая, какой, не испытав, и вообразить нельзя. К счастью, это длилось, как ей теперь кажется, не дольше, чем вспышка молнии. Дальше — ничего. Очевидно, она потеряла сознание.
Значит, ранена.
Герда до сих пор никогда не бывала в операционной, но сразу поняла, где находится. Ослепительная чистота, белизна, дневной свет (очевидно, искусственный), глубокая тишина. Еще кто-то рядом с женщиной. Заметив, что Герда силится его рассмотреть, человек пододвинулся так, чтобы быть в поле ее зрения. Это высокий мужчина лет тридцати, с черными волосами, чуть виднеющимися из-под белой шапочки, черными глазами и очень смуглым лицом. Он и женщина внимательно смотрят на Герду.
«Врачи», — сообразила она.
Герда опять вспомнила ту мгновенную адскую боль в руке.
«Наверно, рана серьезная».
Посмотрела вдоль своих вытянутых рук.
Левой нет.
Вместо нее культя, забинтованная, оканчивающаяся у самого плеча.
Нет руки. Навсегда изуродована.
Ну что ж… Другие и жизнь потеряли в борьбе за покорение новой планеты!
Но в двадцать два года стать инвалидом!
Высокий человек придвигается ближе. Теперь Герда отчетливо видит его лицо: крепко сжатые губы, глубокие черные глаза. В них сочетание сильной воли и ласки.
— Я ампутировал тебе руку, — говорит он, — сохранить ее было невозможно: вся размозжена.
Герда хочет что-то сказать, но нет сил произнести хоть звук.
Хирург низко наклоняется к ней:
— Скажи шепотом… если уж так хочется.
Герда шепчет, еле шевеля губами.
— Без руки…
