портнихи, минимум мануфактуры. Вино.
Это — торжественный банкет в честь вновь избранного Президента Совета Синдикатов.
Джим Холл — хлебный король — отныне король Соединенных Штатов и, следовательно, всего мира. Еще позавчера скромный председатель Хлебного Синдиката, вчера он единогласно избран Президентом Совета Синдикатов.
Вино нагружает желудки и делает легкими головы. (Таково парадоксальное свойство вина). Мистер Перкинс высоко поднимает бокал. Мистер Перкинс — блестящий оратор.
— Речь! — кричит ему его визави мисс Перн, блестя глазами и золотом зубов.
— Речь! Речь! — подхватывают мистеры и дамы.
Мистер Перкинс произносит речь:
— Сегодня мы в первый раз собираемся в столь торжественной обстановке, в первый раз после блестящего, в буквальном смысле слова, аутодафе, жертвой которого сделался ненавистный еретик Валентин Полевой.
Транспорт в Соединенных Штатах (как, впрочем, и во всем мире) давно и полностью механизирован. Вот почему дружный хохот присутствующих, явившийся наградой остроумию Перкинса, никому не напомнил лошадиного ржания.
— Боевая сила красных окончательно сведена к нулю, — с под'емом настроения и правой руки с бокалом продолжал польщенный оратор.
— Прежде всего мы займемся окончанием работ по постройке плотины. Функции Совета Синдикатов расширены: он, вместо правительства, возьмет в свои руки верховный контроль над этим сооружением, как и над всей жизнью страны. Концентрация капитала достигла максимума, и в лице Совета Синдикатов, в лице его вчера избранного Председателя, мы имеем фактическую верховную власть. Я думаю, — голос оратора зазвучал максимальным пафосом, — что пора упразднить декорацию парламента, — президента и совета министров и передать власть официально тем, кому она принадлежит фактически, — Совету Синдикатов и его Председателю.
Еще не смолкли громовые овации, как лицо оратора вдруг вспотело от почтения и преданности, и бокал со звоном упал на его тарелку, окатив алым вином грудь соседки и ее фиговый листок из полупрозрачного шелка.
Все устремили взоры по направлению к широко раскрытой двери: из нее медленно шествовал Джим Холл. Все встали в безмолвном благоговении. Зал замер. Было так тихо, что отчетливо слышно было, как ритмически падали со стола на пол капли пролитого Перкинсом вина.
Джим Холл не замечал или не хотел замечать общего благоговейного внимания. Он, ни на кого не глядя, молча и неспешно проследовал к середине главного стола, где стояло приготовленное для него высокое кресло, подобное трону. За ним, на некотором расстоянии, следовало трое секретарей, один из которых нес ящик с диктофоном.
Речь Джима Холла все слушали, как райскую музыку, но передать ее дословно нет никакой возможности, так как великий финансист абсолютно не обладал даром речи. Наиболее часто употреблявшиеся им слова были: «гм-э…э, а-гм, г-м, у-гм, кхе-кхе» и тому подобные междометия. Поэтому лучше изложить своими словами сказанное им.
Джим Холл говорил о том, что постройка плотины будет доведена до конца. Часть Европы превратится в ледяную пустыню. В остальном Старом Свете будет введен капиталистический строй.
— А те… гм… гм… из представителей… э… э… подземного населения… а-гм… нашей страны, — закончил Джим Холл, — которые, у-гм… желали победы красным негодяям… кхе… кхе… должны будут убедиться… э… э… э… что капитализм останется незыблемым… э… гм… во веки веков… кхе… кхе…
После этой замечательной речи торжество продолжалось своим чередом. Было произнесено еще много речей, связность которых уменьшалась строго пропорционально увеличению числа пустых бутылок. Самые последние речи не были услышаны даже теми, кто их произносил. Именно поэтому их и не стоит приводить. Первые речи были связны, но более напыщены, нежели — содержательны.
Джим Холл пил мало и, как истинный король, сохранял ледяное спокойствие. Ровно в два часа ночи он встал, чтобы покинуть собрание, и тем же размеренным медленным шагом направился к выходу.
Торжество все еще продолжалось. Перкинс, поощряемый просьбами и аплодисментами, поднялся, чтобы произнести новую речь, повидимому, какой-то тост.
Лакей наполнил его бокал, он высоко поднял руку и вдруг замер с недоумением и страхом на лице…
ГЛАВА XII
Джон Вильсон разрушает плотину
Вы бы тоже остановились и замерли, читатель, будь вы на месте Перкинса: в зал вошел отряд вооруженных людей, и предводитель их, подняв руку с браунингом, произнес:
— Ни с места! Вы все арестованы!
Предоставим блестящее собрание его печальной участи и расскажем, что происходило в это время на улицах Нью-Йорка.
Когда Джон Вильсон вышел на улицу, она была сплошь залита толпой. Специальные комиссары уже руководили движенеем, так как улицы не были рассчитаны на такой грандиозный людской поток. Все подземное население вылилось наверх. Гул толпы покрывался исключительной мощности звуками «Интернационала», передаваемыми через рупоры уличных громкоговорителей. Это было необходимо: надо было дать толпе сильный однородный темп, который преодолел бы навязчивые различные темы, создавшиеся в каждом производстве в результате каторжной работы: их разнобой сделал бы мучительным совместное пребывание рабочих разных предприятий.
Толпа бурлила. Вожди беспокоились. Страшная злоба против угнетателей выросла в сердцах рабочих за тяжелые годы порабощения. Уже раздавались возгласы проклятия и мести. Надо было найти русло, в которое можно было бы направить гнев трудящихся.
Это русло было найдено: на экстренном заседании Ревкома было решено уничтожить плотину, символизировавшую беспощадную жестокость капиталистов. В черном ночном небе загорелись надписи, оповестившие об этом решении. Рядом с оповещением светились тексты поздравительных радиограмм, полученных от Совнаркомов Старого Света.
Толпа потекла на набережную. Здесь кипела работа. Были приглашены добровольцы для пробивания в плотине отверстий и наполнения их динамитом. Джон Вильсон был назначен комиссаром по разрушению плотины. Катеры доставили рабочих на плотину. Солнце уже вовсю стояло на небе, когда работы были закончены и все заряды соединены электрическим проводом. После этого рабочие были доставлены обратно на берег.
С берега никто не услышал взрыва и не увидел гибели плотины: она была слишком далеко. Но уже через секунду получилась радиограмма с наблюдательного аэроплана. Через полминуты гигантская световая надпись на небе оповестила всех о гибели ненавистного сооружения. Может быть, громовой крик радости, вырвавшийся из миллионов глоток, был оглушительнее самого взрыва.
