нервы.
Однако и те и другие перенесли эту новогоднюю дату легче, чем взрослые. Тем она не только напоминала гибель Петра. Многочисленные, хотя часто и бессознательные ассоциации связывались с этими звуками для уроженцев Земли: гром, сопровождающий молнию, которая иногда убивает, и которому порой сопутствуют разрушительные ливни; землетрясение с его неотвратимым подземным гулом и грохотом; выстрелы из артиллерийских орудий, разрывы снарядов и бомб, взрывы в шахтах, на фабриках, на складах взрывчатых веществ, падение тяжестей с высоты…
У уроженцев беззвучной планеты не могли возникнуть такие ассоциации. Чисто-физиологическое раздражение органов слуха оказывалось не столь потрясающим.
Так как и взрослые постепенно привыкали к метеорам, то встреча с ними, очевидно, для всей колонии приобретала характер «бытового явления», обозначающего начало нового года.
Первые часы после прекращения метеорного потока, которые обычно проводили в доме, из предосторожности не выходя еще наружу, на этот раз посвятили «десятилетию коммуны». Его отметили воспоминаниями. Теперь центром беседы были дети. Для них говорили все.
По очереди, иногда перебивая друг друга, но большей частью стараясь говорить спокойно (чтобы не мешать детям слушать), взрослые вспоминали вслух свою необычную историю: объявление Академии Наук; отлет на Луну; ошибку профессора Сергеева; ожидание неминуемой смерти и прилет сюда; гибель двух товарищей; открытие источника перекиси водорода; рождение детей; добывание газов и воды; взрыв.
Дети слушали и все больше проникались основной задачей жизни всей колонии — стремлением попасть на Землю, для старших — родную, для них — неведомую, где все не похоже на окружающее их. Младшие из детей понимали немногое. Но более взрослые, подготовленные занятиями с Нюрой и Соней и астрономическими наблюдениями, слушали историю коммуны почти, как свою собственную. Ракетный корабль, лежавший около дома и столь же неподвижный, как он, в их воображании уже отделялся от почвы и устремлялся в межпланетное черное пространство, к голубоватой звезде, вокруг которой вращались все интересы колонии.
Наступил третий кимовский год. Люди вышли из своего убежища и вновь принялись за работу.
Запас газов рос.
V. Крушение времени
С тех пор, как лопнула пружина часов, Семен взял хронометр исключительно в свое ведение. И давно уже он стал замечать, что с этим точнейшим инструментом, представлявшим собою настоящее чудо техники, творится что-то неладное. Хронометр бессовестно спешил. Семен в первое время проверял его, устанавливая по Солнцу и движению звезд. Но год за годом — чем дальше, тем больше — хронометр уклонялся от правильного хода, и счет времени становился все более и более приблизительным.
Семен долго скрывал это от товарищей. Их жизнь и так была мрачна и печальна. Им светила надежда возвращения в отдаленном будущем на Землю. Земной счет времени был единственной тоненькой ниточкой, связывавшей их с человеческим миром.
Как жрец, который потерял веру в божество, но поддерживает ее в сердцах своих последователей, Семен скрывал истину от товарищей. В отсутствие их он заводил хронометр, все более и более наугад, составлял ежегодно календари, сообщал друзьям часы земных суток, дни недели и числа месяцев. Каждый субботний вечер был посвящен «университетским» занятиям.
Наконец, Семен почувствовал, что безнадежно запутался в счете времени. Он решил сказать об этом. Уже и младшие дети стали подрастать и, благодаря вносимому ими оживлению, жизнь стала отрадней для взрослых…
Ближайшее «университетское» собрание было посвящено беседе о времени, ошеломляющей и поучительной. Семен обвел круглую комнату своими влажными миндалевидными глазами. Товарищи все были в сборе. В баритоне Семена звучала усмешка:
— Мы сегодня поговорим о крушении времени.
— Это еще что? — воскликнула Нюра.
— Вы думаете, друзья, — продолжал Семен, — что мы знаем, когда настанет день десятилетия нашей коммуны? Нет, мы не знаем даже, какой вот сейчас день и час на Земле.
— Ну, это-то мы знаем точно, — возразила Тамара: — суббота и 8 часов вечера.
Семен улыбнулся.
— Как мы были огорчены, когда жалобно пропела умершая часовая пружина! Не стоило огорчаться. И часы и хронометр даже приблизительного понятия не дают о земном времени.
Негромко произнесенная фраза вызвала изумление, быть может, не меньшее, чем некогда — первый оглушительный удар метеора в алюминиевую крышу.
— Да, да, — говорил Семен, — я скрывал от вас, я не хотел вас огорчать. Я считал и все больше путался. Земной счет времени потерян окончательно.
— Ничего не понимаю! А календари? — воскликнула Тамара.
Семен пожал плечами.
— Чего стоят календари, если нет часов, и мы не можем наблюдать здесь земные сутки?
— Но объясни же, — удивился Федя: — ведь наши часы и хронометр были без маятников, и поэтому не зависели от притяжения.
— Они все-таки, — ответил Семен, — зависят и от притяжения планеты, и от притяжения Солнца, которое здесь ведь иное, чем на Земле, и от давления. Все это, оказывается, влияет на ход пружины, как и центробежная сила и ряд других условий. Попытка вести здесь земной счет времени заранее была обречена на неудачу. Время в каждом месте вселенной ничего общего не имеет с другими местами. Вернее говоря — способ измерения времени и наше понятие о нем, так как на самом-то деле времени и вовсе не существует, так же как и пространства: оба они — только понятия.
— Поехал! — сказала Нюра и даже рукой махнула. — Тарабарщина и, кроме того, ерунда. Ведь мы время измеряем самым точным образом. Как же можно измерять то, чего не существует?
— И однако, — возразил 'Семен, — я легко докажу тебе, что его нет. Не говоря уже о разных мирах вселенной, в пределах миниатюрной Земли можно доказать, что время — только фикция, выдуманная людьми для большего удобства в общежитии и до сих пор прекрасно выполнявшая свою роль. Но я не сомневаюсь, что с развитием быстроты сообщений придется в это понятие внести очень существенные изменения. Теперь на минуту представь себе, Нюрка, что ты находишься на Земле, в Москве.
— Очень охотно представляю! — воскликнула Нюра.
— Ладно. Итак, мы в Москве. У нас теперь день, положим, два часа дня. Что теперь на том полушарии, которое не освещено Солнцем?
— Ну, ясно, ночь!
— Хорошо! Есть даже такое место, где, скажем, два часа ночи или полночь. Итак, понятие одновременности оказывается чистейшей фикцией. Определенного момента времени не существует. То, что для нас два часа дня, для них (я беру какую-нибудь одну местность) — двенадцать часов ночи.
— Ну, это не совсем так, — возразила Нюра при напряженном внимании слушателей. — Конечно, у нас и у жителей той местности сейчас неодинаковое время суток. Но это происходит все-таки одновременно. Теперь у нас два часа дня, а у них в этот же момент двенадцать часов ночи.
— Что значит — теперь?
— Ну, в этот самый момент.
— Точнее! Назови этот момент.
— Два часа дня такого-то числа, месяца, года.
Семен засмеялся.
— Определила момент? Ведь эти два часа дня — у нас с тобой. А у них двенадцать часов ночи.
Нюра беспомощно развела руками и задумалась.
— Ну, что, существует одновременность? — спросил Семен.
— Нет! — ответила Нюра и сама улыбнулась, — но ужасно трудно освоиться с этой мыслью.
