Жители планеты Ким бросают последние прощальные взгляды на кубический алюминиевый дом, так долго служивший им верным пристанищем. Они улетят и очутятся на родной Земле. А это скромное жилище останется стоять, так же центр крыши будет венчать алюминиевое древко, к которому после завершения постройки был прикреплен алый флаг. Флага давно нет, материя, как и бумага Нюриного ярлыка, распалась, потеряв свою влагу в абсолютно-сухом безвоздушном пространстве.
Странно устроено человеческое сердце. Его чувства достаточно однообразны и в то же время парадоксально-противоречивы. Предстоял полет в земной мир, к людям, к живой общественной жизни. Каждый верил, что полет будет удачен, ибо люди всегда склонны верить в то, чего им хочется. Два тюремных десятилетия на планете Ким уже отходили в прошлое, как кошмарный сон. И, однако, не у одного из старших кимовцев сердце сжималось безотчетной тоской. Они не хотели себе признаться: им было грустно покидать эти безрадостные места, где проведено столько лет, где положено столько трудов, где испытаны огорчения и потери, но и радости творчества, любви, отцовства и материнства; где жизнь сохранена настойчивостью и терпением, и все — от стен жилища до кольев на пути к источнику — сделано своими руками.
Так заключенный, проведший много лет в тюрьме, когда дверь ее распахнется на волю, щурит глаза от непривычного света, оглядывается на убогую обстановку камеры, с которой он сроднился, и почти колеблется покинуть ее. Так птица медлит на пороге раскрытой клетки.
Такова сила привычки. Она владеет не только людьми и животными, но и неодушевленными предметами. Сложенный лист бумаги сохраняет складки и при следующем складывании стремится занять то же положение. В местах сгиба сместились частицы, их смещение прочно. Чувства и переживания оставляют след в мозгу. Нет сомнения, что этот след имеет материальную основу. Память и привычка — два цветка, растущие на одном стебле. Их плод — привязанность.
Младшие — те не тосковали о малой планете, своей родине. Юность менее сантиментальна. Отталкивательная сила стремления к новизне господствует в ней над притягательной силой привычки.
И вот группа людей в термосных костюмах в последний раз вышла из кубического дома, навсегда покидая его. Они шли гуськом. Федя вышел последним. А в этот же момент Семен, шедший впереди процессии, уже взобрался по лестнице к верхней части конуса и входил в ракету. Через несколько минут все были там. Захлопнулся герметический вход ракеты, и снова, как двадцать лет назад, она превратилась в маленький замкнутый мир.
И в последний раз все сняли свои термосные костюмы. Больше они никогда не понадобятся нашим путешественникам. Они отслужили свою службу. Их уложили, связали в узел.
И опять — постукивала динамо, шипел газ.
Тамара, вспомнив момент отлета с Земли, подошла было к гамаку. Но Семен сказал:
— Ты забываешь, как мала здесь сила притяжения сравнительно с Землей. Мы пускаемся в путь с гораздо меньшей начальной скоростью. Нам не придется также пробиваться сквозь атмосферу. Толчок будет незначительным. Не к чему лезть в гамаки.
И он ушел в свою кабину. Ему предстояла теперь тяжелая миссия, почти подвиг. По его соображениям, полет должен был продлиться около года. И все это время ему придется напряженно следить за направлением пути. Вид звездного неба в окно до некоторой степени послужит для него компасом. Все звезды будут для него путеводными.
Довести до цели межпланетный корабль по огромным мировым пустыням — какая ответственная, сложная обязанность! Она требует неусыпной бдительности, неизменно — настороженного внимания, постоянного умственного напряжения. Товарищи могут оказывать ему техническую помощь, руководствуясь его указаниями. Но он должен быть все время на чеку, чтобы быть готовым в любой момент дать нужное распоряжение, направить ракету, учесть наличие и расход горючего, миновать случайно могущие очутиться на пути космические тела. Жизнь товарищей доверена ему, и он ни на минуту не забудет об этой поглощающей ответственности. Даже часы его сна будут тревожны и зыбки.
Но он ничем не выдал своей тревоги. К чему нервировать друзей? Когда он шел в кабину пилота, его походка была почти беззаботной. А лица его не было видно.
Он вошел в кабину и закрыл дверь. Таблица скоростей висела перед ним на стене. Рукоятки и кнопки механизма окружали его. Он помедлил мгновение и нажал кнопку контакта.
Толчок был совсем слаб, даже почти незаметен. Ракетный корабль врезался в бездны межпланетных пространств.
V. Опять в ракете
Странное состояние наступило для пассажиров ракетного корабля — состояние, какого ни они, ни какие бы то ни было другие люди никогда не испытывали: время совсем остановилось для них.
Мнимый ход времени только тогда ощущается человеком, когда он либо имеет времяизмерительные приборы, либо может наблюдать сменяющиеся явления. На планете Ким, потеряв земной счет времени, путешественники имели тамошний. У них была смена суток, начало года. Они могли следить за периодическим видимым движением Солнца и звезд.
Здесь не было ничего. Смены дня и ночи не было. Лампы освещали внутренность ракеты. В окна лился слабый солнечный свет. Чем дальше, тем больше — но очень медленно — нарастала его яркость. Это служило верным признаком, что они движутся по правильному пути, приближаясь к Солнцу.
Звезды можно было наблюдать через окна. Но перемены в их положении не могли дать ничего для определения времени. Ведь ракета двигалась сама, и никакой периодичности в видимом движении звезд нельзя было заметить.
По таблице скоростей, зная среднее расстояние от планеты Ким до Земли и число километров, проходимое теперь ракетой в единицу земного времени, Семен мог приблизительно определять в земных сутках время и сообщать о нем товарищам. Но можно ли упрекнуть его за то, что он не делал этого? Силы человеческие ограничены, и приходилось удивляться, как Семен сумел справиться со своей труднейшей, почти непосильной для одного человека задачей.
Все это время (а, как потом оказалось, они, действительно, летели около года) Семен почти безвыходно провел в своей кабине, лишь скудные часы урывая для сна.
Ким был его верным помощником, заменяя его редкие минуты отдыха. Но сон Семена все время был тревожен, он старался по возможности не оставлять без руководства неопытного и горячего юношу.
Вне пространства и времени, не чувствуя тяготения, население тесной каюты жило в странном, призрачном маленьком замкнутом мире. Он участвовал в общем движении солнечной системы, но люди, находившиеся внутри ракеты, конечно, никак не ощущали ни этого движения, ни движения своего корабля. Не принадлежа ни к какой планете, они чувствовали себя неподвижными в пространстве и во времени.
Молодежь, привыкшая хотя к очень ослабленной, по сравнению с земной, силе тяжести, была поражена ощущением невесомости, уже знакомым для старших. Было много смеха и шуток по поводу плавания в воздухе и необходимости пить через соломинки. Старшие вспомнили и рассказали забавную историю о том, как в первый полет, около двадцати лет назад, Нюра беспомощно барахталась, а потом плавала в воздухе. Имя Веткина, неразрывное с этим воспоминанием, подернуло его облаком грусти. Возникли в памяти одинокие и навеки оставленные могильные холмики, у пустого отныне кубического дома, на безжизненной маленькой планете.
Впрочем, грустили больше старшие. Младшие же были взбудоражены впечатлениями полета — первой серьезной переменой обстановки в их однообразной дотоле жизни. Еще больше волновало их предстоящее прибытие на Землю, где голубое небo, большое Солнце, Луна, огромный горизонт, необозримые водные пространства, растения, животные и неисчислимое множество людей. Молодежь окружала старших и настойчиво требовала все новых и новых рассказов о Земле, задавая бесконечные вопросы. Чем ближе и реальнее становилась Земля, тем больше хотелось знать о ней.
Но и старшие задавали себе вопросы, которые не произносились вслух, потому что никто из присутствующих не мог бы ответить на них. Двадцать лет немалый срок. Как изменилась жизнь на Земле? Что переменилось в жизни народов, стран и отдельных людей?
