— Что же? — обратился он к Нюре с лукавой улыбкой, — пей из бутылки. Мы, пожалуй, последуем твоему примеру.
— Ну и выпью! — озорным тоном сказала Нюра и, взяв стоявшую перед ней, бутылку нарзана, опрокинула ее горлышком в рот. Через мгновение ее лицо выразило крайнее недоумение.
— Что за чорт! — воскликнула она. — Не идет! Замерзло оно, что ли?
— Как же оно пойдет? — возразил Тер-Степанов. — Ведь сила тяжести здесь не действует. По этой же причине жидкость не полилась бы и в стаканы, так что наши приятельницы зря их приготовили.
— А как же у Жюля Верна, — возразил Сергеев, — ведь они пьют в ядре, и вино льется в стаканы.
— А ты кому больше веришь, — серьезно спросил Тер-Степанов, — Жюлю Верну или своим глазам?
Все расхохотались.
— Жюль Верн упустил из виду эту подробность,[7] — продолжал пилот. Затем, подойдя к сундуку, откуда девушки достали закуски, он вытащил со дна горсть длинных, широких соломинок и роздал их товарищам.
— Сосите через соломинки, — сказал он, — вы высасываете из соломинки воздух, и наружный воздух вгоняет в нее жидкость из бутылки. Соломинка действует наподобие насоса.
Все последовали совету пилота и весело продолжали межпланетный ужин.
— А далеко ли мы ушли от Земли? — спросил Сергеев.
Тер-Степанов выключил свет, ощупью пробрался к окну и воскликнул:
— Глядите, ребята, волна!
Лиза была ближе всех к окну и первая прильнула к стеклу. Она увидела черное звездное небо, которое расстилалось во всех направлениях — не только к верху, но и с боков и снизу — всюду, куда хватал глаз. Несмотря на изумление, ей бросилась в глаза разница: наиболее крупные звезды казались все же меньшими, чем обычно, они не мерцали, а стояли четкими неподвижными точками в черной бархатной глубине. Внизу была видна словно полная Луна, прямо какой-то невероятной величины, тусклая, необычная. Вверху же, рядом со звездами, сияло Солнце. Солнечный диск окружала серебристая корона, которая на Земле видна лишь во время полного затмения. В черном небе сверкали звезды. Эти звезды на дневном небе были поразительны.{7}
Все это объяснялось отсутствием атмосферы, которая на Земле рассевает дневной свет, а яркий рассеяный свет затмевает корону Солнца и слабое сияние звезд.
Привлеченные изумленным восклицанием Лизы, все бросились к окнам и долго глядели в них. Затем Сеня включил электричество, и яркий свет полуваттных ламп снова залил каюту.
Все окружили Тер-Степанова и, перебивая друг друга, засыпали его вопросами.
— Небо-то почему везде? — спросил первым Веткин.
— А почему Луна такая колоссальная? — задала вопрос Лиза.
— Это не Луна, а та самая Земля, с которой мы улетели. Теперь мы можем видеть звездное небо в любом направлении, куда ни поглядим, а не только вверху.
— Но почему же, — воскликнул Веткин, — она такая тусклая, Земля? Луна гораздо ярче светит.
— Так ведь Луну мы видим, когда она освещена солнечным светом. А на обращенном к нам полушарии Земли теперь ночь. Но его освещает полная Луна. Так что свет, которым оно светит, — лишь отражение отражения.
— А почему звезды такие? Неподвижные?
— А почему такое ощущение неподвижности ракеты?
— А почему Земля кажется такой огромной?
Вопросы сыпались, как песок сквозь сито.
— А ну вас, — притворно рассердился Семен. — Не все сразу!
И стал объяснять, чуточку копируя профессора Сергеева важностью и поддельной сухостью тона:
— Мерцание звезд, а также окружающий некоторые, более крупные из них, звездный венец — есть явление оптическое, зависящее от преломления лучей света земной атмосферой. Звезды, находящиеся ближе к горизонту, кажутся нам сравнительно крупнее и мерцают сильнее, так как их свет доходит до нас через более толстый слой воздуха и подвергается более сильному преломлению. Потому же и восходящий месяц кажется нам гораздо крупнее и, как вы знаете, ярко-красным: его лучам приходится тогда пронизывать гораздо больший слой атмосферы, чем в то время, как он находится ближе к зениту.[8] Теперь — насчет неподвижности ракеты. Вы уже убедились, что от Земли мы улетели очень далеко. Можете взглянуть через час, даже через полчаса — вы увидите, как сильно уменьшится видимый диск.
— Но, ей же ей, Сенька — мы стоим на месте! — заорала экспансивная Нюра.
— Голова садовая! — ласково ответил пилот. — Если ехать в хорошем курьерском поезде, и то иной раз, когда вагон мало трясет, может на минутку показаться, что стоишь на месте. В быстро летящем аэроплане это еще сильнее заметно, если на пути нет воздушных ям. Отчего получается впечатление движения? От тряски, толчков, хотя бы самых слабых. Наш корабль — идеальный в этом отношении. Он движется в пустом пространстве, где нет ни толчков, ни малейшего трения. Но уверяю вас, милые друзья, что мы летим с такой быстротой, какая никому на Земле не снилась: около одиннадцати километров в секунду.{8} Потом еще какой-то умник спрашивал, почему Земля кажется такой огромной. Так ведь, помимо того, что Земля гораздо больше Луны, мы пролетели пока лишь меньшую часть разделяющего их расстояния.
Среди вызванной общим приподнятым настроением оживленной беседы время шло незаметно. Спустя несколько часов опять погасили свет. Звездное небо все так же чернело и искрилось бесчисленными звездами. Косматое Солнце сверкало в черной бездне, не затмевая звезд. Земля светилась еле заметно, и диск ее был значительно меньше. Скоро он вовсе исчезнет из виду благодаря своей тусклости.
Тер-Степанов снова ушел к себе в кабинку и на этот раз пробыл там долго. Когда он вышел оттуда, его звучный баритон покрыл голоса товарищей:
— Через десять минут будем на Луне.
— Как?
— Уже?
— Неужто?
Действительно, часы показывали без десяти минут пять часов утра по земному времени.
Пилот скомандовал: Каждый в свой гамак! Привязаться крепко! Толчок будет несильный! Не пугаться! — и, улыбнувшись, добавил:
— Станция Луна! Приготовьте билеты!
V. Доклад профессора Сергеева
Доклад профессора Сергеева о неудавшемся полете ракетного корабля был назначен на 1 апреля в большой аудитории Политехнического музея в Москве. Кто не был в курсе дела (но вряд ли нашелся бы в Москве такой человек), мог бы подумать, что происходит какое-нибудь стихийное бедствие — землетрясение, пожар, наводнение. Весь центр города по кольцу А был охвачен плотной цепью красноармейцев и милиционеров, с невероятными усилиями сдерживавших напор толпы.
Внутри кольца волновался человеческий океан, в котором возгласы, речи, крики, истерический хохот перебивали друг друга и сливались в мощный подобный грохоту морского прибоя. Толпа извне больше прибывала и напирала на вооруженную охрану, но в центр уже больше никого не пропускали, центр был уплотнен до последней степени. Такие же густые толпы народа заливали Каланчевскую площадь, откуда медленно пробирался закрытый автомобиль профессора Сергеева. Лида сидела рядом со своим старым учителем. Ее милое курносое личико побледнело, осунулось. Профессора трудно было узнать. За две недели он постарел лет на двадцать. Его стройная, прямая фигура заметно согнулась, волосы из пепельных стали
