Что-то шелохнулось, мелькнуло в кустарнике, метнулось к нему.
Поднял глаза. К нему подбежал заяц, дрожавший мелкой дрожью. Возможно, за ним гнался какой-то зверь. Он искал спасения у человека.
Мил погладил доверчиво прильнувшее к нему животное.
Заяц боязливо оглядывался на кусты. Но там было тихо, недвижно. Если и был преследователь, он удалился.
Мгновенная судорога сжала желудок Мила. Голод вернулся с прежней силой. Острое воспоминание пронзило юношу: вид и вкус съеденного накануне мяса. Это воспоминание было одновременно противным и возбуждающим.
Совершенно машинально, ни о чем не думая, он взялся руками за шею зайца. Животное по-прежнему доверчиво смотрело ему в глаза.
Закрыв глаза, Мил сжал горло зайца. Послышался слабый писк, потом хрип, но он не отнял рук. Так просидел он, ужасаясь, ни о чем не думая, чувствуя только свой желудок, минут пять. Или десять?
Наконец открыл глаза, В его руках был теплый труп животного. Рот зайца был открыт, красный язык вывалился, выпученные глаза остекленели. Но Милу казалось, что он видел в них изумление и горький упрек. Он отвел взор.
Разжал руки. Мертвая тушка беззвучно упала на мягкую землю, устланную вялой листвой.
Странное оцепенение охватило его. Потом, мучимый голодом, борясь с собой и не зная, что ему делать, стал кружить по ближайшей окрестности, боясь уйти далеко, чтобы не потерять водных источников.
Он шел, погруженный не то в задумчивость, не то в беспамятство, мечтая о еде, боясь ее и не зная, как за нее взяться.
Взгляд его был потуплен. Он видел листья и ягоды земляники, ползающих муравьев, зеленоватого жучка, качающегося на стебельке маленького паука-крестовика.
Но вот увидел нечто иное, на что раньше не обратил бы ни малейшего внимания, а сейчас это захватило его…
В первый день своего пребывания в этой глуши, потрясенный неожиданностью происшедшего с ним, он не заметил…
Ничего особенного: низенький холмик. Он был слегка разрушен. Вряд ли это было делом рук человеческих, скорее вершинка холмика и часть склона обвалились сами по себе или, быть может, их размыли дожди. Что-то блеснуло там среди земли и старой травы.
Мил присел на корточки и стал разгребать влажную землю в смутной и не вполне осознанной надежде найти что-нибудь, что можно было бы использовать в качестве примитивного инструмента. Для чего — это ему было еще неясно.
Надежда неожиданно блестяще оправдалась. Он нашел настоящее богатство. Разгребая руками землю, просеивая ее сквозь пальцы, как (он читал или слышал где-то) делали археологи, обнаружил остатки какого-то древнего бронзового сосуда — чаши или кастрюли: совершенно целое днище около четверти метра в поперечнике с нижней частью круглой стенки, края ее обломаны, оборваны.
Роясь далее, нашел грубо обделанный каменный нож и нечто вроде каменного же топора с отверстием, в которое можно бы, очевидно, вставить рукоятку… если бы она была. Но рукоятки не нашлось.
Азарт поиска овладел им, он даже забыл о голоде. С увлечением продолжал рыться в остатках… чего? Древнего городища? Странное, однако, это было городище: тут и каменный век, и бронзовый… Должны, вероятно, найтись и человеческие кости… и зола древних очагов…
Но ни золы, ни костей не было.
Дальнейшие поиски не дали ничего.
Голод вновь проснулся, резко напомнил о себе.
С отвращением, но уже не таким острым, как давеча, Мил освежевал зайца. Без сноровки это было трудно, но голод подгонял и учил руки повиновению. Разрезал мясо на куски. Наложил их, сколько уместилось, в сломанный сосуд и опустил его в горячий источник. Но тотчас же вытащил: металл сразу нагрелся и жег руки.
Значит, надо сделать какое-то приспособление. Он проделал в середине каждого куска мяса каменным ножом отверстие и насадил их на длинную гибкую ветвь один за другим.
Затем опустил в кипяток, держа ветвь, как некогда рыбак — удилище.
Он сдерживал свое нетерпение, пока не решил, что мясо уже сварилось.
Наконец приступил к еде. На этот раз она показалась вкуснее, хотя все же была пресной.
Насытившись, прилег отдохнуть. Лежа на спине, он видел между вершинами деревьев синее небо, местами затушеванное светлыми облачками. Ему казалось, что оно куда-то плывет, его словно укачивало.
И с новой остротой охватило недоумение: где он, что с ним?
Опять попробовал набрать несколько индексов — и, конечно, впустую. Родители безусловно тревожатся.
Но может быть, его ищут? И не нашли пока именно из-за отсутствия связи?
Нет, это могло бы помешать в течение каких-нибудь двухтрех часов, не больше.
Вспомнил: есть неотложное дело.
Взял найденный в странном городище сосуд. Неизящно выглядят его рваные бока. Но не это важно: нужно сделать так, чтобы его можно было опускать в кипяток не обжигаясь.
Надо сделать в металле отверстие, в которое можно было бы продеть деревянную рукоятку.
Из найденных им двух каменных орудий — ножа и топора — нож больше подходит для этой цели. Но его надо бы еще обработать — заострить конец.
Положив нож на плоский камень и придерживая одной рукой утолщенный конец, служивший, очевидно, рукояткой его первоначальным владельцам, принялся отбивать обухом другой конец.
Это оказалось мучительно трудным. Топор не слушался неумелых рук и часто ударял вместо ножа по подложенному под него камню. Стал ударять слабее. Работа пошла медленнее. Но к лучшему: раза два вместо топора он ударил по пальцам, державшим нож, чтобы не соскакивал с камня от удара. Это было очень неприятно: резкая боль пронзила его, ногти посинели.
К закату солнца он уже с удовольствием мог отметить, что дело продвигается: конец ножа стал напоминать сверло или шило, что ли. Он не очень твердо помнил вид и название этих древних инструментов, которые видел когда-то в музее.
Наступила темнота, правда, неполная. Но звезды и узкий лунный серп давали слишком мало света, чтобы можно было продолжать работу.
Почувствовал усталость, сонливость. Уснул.
Проснулся, когда наступило утро. Легкий холодок заставил поежиться, но был приятен. Солнце, очевидно, уже поднялось над горизонтом, но об этом можно было судить только по отсветам, ложившимся на самые нижние части стволов. Звонко, с еще не растраченной за день энергией перекликались птицы.
Веселее стало, но только на несколько минут, пока полным сознанием не вернулся к действительности. Пальцы еще слегка болели после вчерашнего, но работать можно было.
И вот — остроконечный инструмент готов, Он полюбовался делом рук своих, хотя и видел, что инструмент весьма примитивен, выглядит аляповато. Однако испытал новое, доселе совершенно неизвестное ему чувство: удовлетворение от того, что сам сделал что-то нужное, полезное, хотя бы только для себя самого.
Кончив эту работу, он призадумался. Теперь надо проделать отверстие в сохранившейся части стенки кастрюли — для рукоятки. Но как это сделать? Попробовал сверлить. Однако это оказалось невыполнимым. Проработав часа два, увидел, что получилась едва заметная глазу вмятина в металле.
А если просто ударять по утолщенному концу сверла обухом топора?
Но это страшно: вдруг сверло сломается. Или еще того хуже — расколется стенка сосуда.
Попробовал ударять потихоньку, заставляя себя не смотреть, что получается. И лишь примерно через четверть часа взглянул.
