господин посол, поддержите нашу просьбу в Париже.

— Я горячо буду ее поддерживать; я телеграфирую сегодня же.

Четверг, 22 июля.

Распутин уехал к себе на родину, в село Покровское, около Тюмени, в Тобольской губернии. Его приятельницы, «распутинки», как их называют, утверждают, что он отправился отдохнуть немного, «по совету своего врача», и скоро вернется. Истина же в том, что император повелел ему удалиться.

Это новый обер-прокурор св. синода добился приказа об удалении.

Едва вступив в исполнение своих обязанностей, Самарин доложил императору, что ему невозможно будет их сохранить за собою, если Распутин будет продолжать тайно господствовать над всем церковным управлением. Затем, опираясь на московскую древность своего происхождения, он описал возмущение, смешанное со скорбью, которое скандалы «Гришки» поддерживают в Москве — возмущение, не останавливающееся даже перед престижем высочайшего имени. Наконец он заявил решительным тоном:

— Через несколько дней соберется Государственная Дума. Я знаю, что некоторые депутаты предполагают предъявить мне запрос о Григории Ефимовиче и его тайных махинациях. Моя совесть принудит меня высказать все, что я думаю.

Император ответил просто:

— Хорошо. Я подумаю.

Четверг, 29 июля.

Проходя через сквер, окаймляющий Фонтанку недалеко от мрачного дворца, где, 23 марта 1801 г., Павел I был с такою быстротою умерщвлен, я встречаюсь с Александром Сергеевичем Танеевым.

Статс-секретарь, обер-гофмейстер высочайшего Двора, член Государственного Совета, главноуправляющий собственной е. и. в. канцелярией — Танеев — отец Анны Вырубовой и одна из главных опор Распутина.

Мы проходим вместе по саду несколько шагов. Он расспрашивает меня о войне. Я высказываю безусловный оптимизм и даю ему высказаться. Сначала он как будто соглашается со всем, что я ему говорю: но скоро, в более или менее туманных фразах, он изливает свою тревогу и огорчение. Один пункт, на котором он настаивает, привлекает мое внимание, так как уже не в первый раз мне на него указывают:

— Русские крестьяне, — говорит он, — обладают глубоким чувством правосудия, не законного правосудия, которое они не очень-то хорошо отличают от полиции, но правосудия нравственного, правосудия божественного. Это странное явление: их совесть, обыкновенно не очень щекотливая, так, между тем, проникнута христианством, что на каждом шагу ставит перед ними вопросы возмездия и наказания. Когда мужик чувствует себя жертвой несправедливости, он кланяется, как можно чаще — и ни слова не говоря, потому что он фаталист и безропотен; но он бесконечно обдумывает то зло, которое ему сделали, и говорит себе, что за это будет заплачено, рано или поздно, на земле или на Божьем Суде. Будьте уверены, господин посол, что все они так же рассуждают и о войне. Они согласятся на какие угодно жертвы, лишь бы чувствовать их, как законные и необходимые, т. е. совершающиеся волею царскою и волею Божиею. Но если от них требуют жертв, необходимость которых от них ускользает, рано или поздно они потребуют отчета. А когда мужик перестает быть покорным, он становится страшен. Вот что меня пугает…

Так как вся психология русского народа содержится в Толстом, мне нужно только перелистать несколько томов, чтобы найти, в захватывающей форме, то, что мне сейчас сказал Танеев. Подбирая доводы в пользу вегетарианства, яснополянский апостол заключает одну из своих статей отвратительным описанием бойни…

С тех пор как, вот уже три месяца, русская кровь, не иссякая, течет на равнинах Польши и Галиции, сколько мужиков должны думать: «Неужели возможно, чтобы они так не ответили за все это?».

Пятница, 30 июля.

Сессия Государственной Думы возобновляется через три дня. Но уже много депутатов съехались в Петроград, и в Таврическом дворце большое оживление.

Из всех губерний доносится тот же возглас: «Россия в опасности. Правительство и верховная власть ответственны за военный разгром. Спасение страны требует непосредственного участия и непрестанного контроля народного представительства. Более, чем когда-либо, русский народ решительно стоит за продолжение войны до победы»…

Почти во всех группах депутатов слышатся энергичные, раздраженные, полные возмущения возгласы против фаворитизма и взяточничества, против игры немецких влияний при дворе и в высшей администрации, против Сухомлинова, против Распутина, против императрицы. В противовес этому, депутаты крайней правой, члены «черного блока», выражают сожаление по поводу уступок, сделанных государем либеральной партии, и решительно высказываются за реакцию до крайних пределов…

Суббота, 31 июля.

Сегодня утром государь присутствует при спуске броненосного крейсера «Бородино», построенного на Галерном острове, в устье Невы. Дипломатический корпус, Двор и члены правительства участвуют в церемонии, которой благоприятствует сияние солнца.

22-го минувшего июня, на противоположном берегу, мы присутствовали при спуске «Измаила», тогда только что было получено сообщение об оставлении Львова. Сегодня, приехав на Галерный остров, мы узнаем, что австро-германцы заняли вчера Люблин и что русские оставляют Митаву…

Яркий солнечный свет подчеркивает свинцовый оттенок и выражение тоскливой печали на лицах. Император, застывший в бесстрастной позе, смотрит задумчивым и отсутствующим взглядом. Иногда его губы подергиваются судорогой, словно он удерживается от зевоты. Едва лишь на мгновение оживляется его лицо, когда киль «Бородина», скользнув по каткам, врезывается в Неву.

По окончании церемонии мы переходим к осмотру мастерских. Императора всюду приветствуют. Время от времени он останавливается и, улыбаясь, разговаривает с рабочими. Когда он затем идет дальше, приветственные крики усиливаются.

А между тем, еще вчера мне сообщали, что в этих самых мастерских идет революционное брожение, внушающее беспокойство.

Воскресенье, 1 августа.

Занятия Государственной Думы возобновились сегодня, в жаркой и тяжелой атмосфере, предвещающей грозу. Лица словно источают электричество; господствующее выражение — гнев или тоска.

Старый председатель Совета министров, Горемыкин, произнося речь от имени государя, возвышает свой умирающий голос, насколько может, когда заявляет: «Все наши мысли, все наши усилия должны сосредоточиться на ведении войны. Правительство может предложить вам только одну программу: программу победы».

Затем военный министр, генерал Поливанов, кратко, горячо и энергично резюмирует эту программу победы: «Наша армия может побеждать только тогда, когда она чувствует за собою всю страну, в ее целом, организованную как огромный резервуар, откуда она сможет бесконечно черпать себе снабжение».

Когда он сходит с трибуны, его приветствуют рукоплесканиями: он встречает в среде собрания столько же сочувствия, сколько его предшественник, Сухомлинов, возбуждал к себе ненависти и презрения.

Продолжение заседаний и разговоры в кулуарах не оставляют никаких сомнений относительно пожеланий или, лучше сказать, требований Государственной Думы: положить конец произволу и неспособности управления; обличить тех, кто подлежит ответственности, как бы они ни были высоко поставлены; потребовать определенных решений, организовать совместную работу правительства с народными представителями, чтобы обратить на службу армии все производственные силы страны; наконец, поддерживать и оживлять в душе народа непоколебимое решение — довести войну до полной победы.

Четверг, 5 августа.

Прения в Таврическом дворце разгораются все ярче и ярче. Будь то открытое или закрытое заседание, — произносится непрерывный и беспощадный обвинительный акт против всей системы военного управления. Все ошибки бюрократии изобличены, все пороки царизма выставлены на свет. И одно заключение возвращается, как припев: «Довольно лжи!.. Довольно преступлений!.. Реформ!.. Наказаний!..

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату