Где им не место.
Лезли, выбрав себе жизненно важной целью то, что оказалось вовсе не нужным.
У блокпоста возникло движение. Кто-то там, должно быть, уже держал их на мушке.
Шаг. Шаг. Ещё…
Тимур остановился. Ворожцов сделал то же самое шагом позже.
На дорогу вышли двое парней в военной форме. Молодые. Один держал наизготовку автомат Калашникова. Напряжённый, готовый нажать на спуск в любое мгновение. Второй опустил оружие стволом в землю и только смотрел на них.
Что-то знакомое почудилось Ворожцову в этом взгляде.
— Эй вы! А ну-ка стоять! — приказал первый, хотя они и без того не двигались. — Грабли на затылок.
Второй только улыбнулся криво, уголком рта. И было в этой корявой улыбке одновременно столько понимания, грусти, боли, что Ворожцов вздрогнул, словно его ударило током.
Он вспомнил, где и когда видел этого парня: три дня назад, когда они выпрыгивали из грузовиков. Военный заметил их, но не поднял тревогу. Лишь криво улыбнулся уголком рта. Так же, как и теперь.
Почти так же. Чего-то не хватало.
— Грабли на затылок! — рявкнул первый. — Ну!
«Не стреляйте,» — хотел крикнуть Ворожцов. — «Мы ведь только дети.»
Но голос неожиданно отказал, а в голову острым раскалённым шилом воткнулась пугающая своей простотой и непоправимостью мысль.
Он с ужасом осознал: они получили то, за чем шли. Вернее, потеряли что-то, потеряли без шансов найти, попросить обратно.
Пустота внутри, так до конца и не заполнившаяся болью, будто взорвалась.
Снова захотелось кричать. Но не военным, а кому-то выше. Кричать, умолять вернуть пропажу. Вот только возврат был невозможен.
Детство кончилось.
Навсегда.
Ворожцов медленно поднял руки, положил ладони на затылок и закрыл глаза.
