Мне хочется с ней поговорить, разве у вас нет слуг, сударыня, что вы сами делаете покупки, разве у вас не богатый муж? Она такая красивая, когда смотрит, как нарезают мясо! Не думай об этом, Реджеп! И мама моя была смуглой. Бедная мама! Вот какими мы стали. Все-таки я в этом доме, смотри, смотри, я все еще в этом доме, мама. Ты слишком много думаешь, не думай, а спи! Я же не могу думать по утрам. Все, сплю! Я медленно зевнул и внезапно со страхом заметил: не слышно ни единого звука, ни малейшего шороха. Странно! Как зимой по ночам. Когда зимой холодными ночами мне становится страшно, я стараюсь вспомнить какую-нибудь историю. И сейчас вспомни! Что-нибудь из газеты? Нет, что-нибудь из того, что рассказывала мама: жил-был падишах, и было у него три сына, а прежде у него сыновей не было, и падишах очень расстраивался и все время молился Аллаху, чтобы он послал ему сына. Когда мама рассказывала, я думал — неужели у падишаха не могло быть даже таких сыновей, как мы? Мне было очень жаль бедного падишаха, и я чувствовал еще больше любви к маме, Измаилу и себе. Нашу комнату, наши вещи… Вот была бы книга с большими буквами, такая, как мамины сказки, я бы читал ее, читал, думал бы о сказках и уснул, а во сне увидел бы несчастного падишаха и его сыновей. Были ли они счастливы? В давние времена все были счастливы. Человек всегда счастлив во сне. Правда, иногда и страшно бывает. Ну и пусть, все равно, утром, когда вспомнишь об этом страхе, тебе понравится, правда, понравится страх из сна? Тебе понравится так же, как тебе нравится думать о красивой смуглой женщине из бакалеи. А теперь давай, думай о ней и засыпай, и смотри хороший сон.
20
Поужинав, отец рано ушел со своими билетами по барам, и тогда я тоже ушел из дома, не сказав ничего матери. Я пошел в кофейню, смотрю — все уже там, есть и два новеньких парня, Мустафа им рассказывает обо всем. Я сел, не привлекая к себе внимания, и стал слушать: да, говорил Мустафа, мир хотят разделить две супердержавы, еврей Маркс врет, потому что миром правит не то, что он называет классовой борьбой, а национализм, и самая националистическая страна — Россия, и самая империалистическая — тоже. Потом он рассказал, что центром мира является Ближний Восток, а центром Ближнего Востока — Турция. И огромные силы руками своих агентов устраивают провокации и споры о том, кто мусульманин, а кто — турок, чтобы разделить нас, уничтожить наши ряды, сплотившиеся против коммунизма; эти агенты везде, к сожалению, они могут быть среди нас, говорил он, даже среди нас Тогда все некоторое время помолчали. Затем Мустафа рассказал, что мы всегда были заодно и поэтому мы можем заставить империалистических обманщиков и клеветников-европейцев, которые называют нас варварами- турками, харкать собственной кровью, а мне показалось, что я слышу наши звонкие голоса, от которых христиане дрожат холодными зимними ночами. Потом я вдруг сильно разозлился, потому что один из двух новеньких, глупеньких юнцов, примкнувших к нам. сказал:
— Братишка, а если у нас тоже найдут нефть, мы станем богатыми и наша страна будет развиваться, как у арабов?
Можно подумать — все ради денег, все ради материальных благ! Но Мустафа — терпеливый, он опять стал объяснять им, я уже не слушал, знаю я все эти разговоры, я уже не новенький. На столе лежала какая-то газета, я взял, стал читать ее, заглянул в раздел объявлений о приеме на работу. Мустафа сказал новеньким, чтобы они поздно вечером пришли сюда. Они почтительно попрощались и ушли, чтобы показать, что усвоили, что дисциплина — это бесконечная покорность.
— Вы сегодня вечером будете заборы расписывать? — спросил я.
— Да, — ответил Мустафа. — Вчера вечером тоже расписывали, а ты где был?
— Дома, — сказал я. — Занимался.
— Занимался? — переспросил Сердар. — Или караулил кого-то?
И гадко хихикнул. На него я внимания обращать не собираюсь, но я испугался, что Мустафа воспримет все всерьез.
— Я сегодня утром застукал его перед пляжем, — сообщил Сердар, — за девчонкой одной следил. А девчонка из богатой семьи, он в нее влюбился. И расческу у нее украл.
— Украл?
— Послушай, Сердар, — начал я, — только вором меня не называй, а то поссоримся!
— Ладно, а что — девчонка сама, что ли, расческу тебе дала?
— Да, — сказал я. — Конечно, она дала.
— С чего бы такой девушке тебе вдруг расчески давать?
— Тебе не понять этого, дорогой мой.
— Украл! — сказал он. — Влюбился, дурак, и украл!
Внезапно я завелся. Вытащил из кармана обе расчески.
— Смотри, — сказал я. — А сегодня она дала мне другую расческу. Все еще не веришь?
— Дай-ка посмотреть, — сказал Сердар.
— Бери, — сказал я и протянул красную расческу. — Надеюсь, сегодня утром ты понял, что я тебе сделаю, если не вернешь!
— Эта расческа совсем не такая, как зеленая, — сказал он. — Такой та девушка пользоваться не будет!
— Я своими глазами видел, как она ею пользовалась, — сказал я. — У нее и в сумке одна такая есть.
— Тогда она тебе ее не давала, — сказал он.
— Почему? — спросил я. — Разве не может у нее быть две расчески вместо одной?
— Бедный, — сказал Сердар. — От любви разум потерял, не знает, что говорит.
— Ты что, не веришь, что я знаком с этой девушкой? — закричал я.
— Кто эта девушка? — внезапно спросил Мустафа.
Я растерялся и подумал — значит, Мустафа слушал.
— Этот влюбился в одну богачку, — сказал Сердар.
— Действительно? — спросил Мустафа.
— Ой, братик, плохи дела! — сказал Сердар.
— Кто эта девушка? — еще раз спросил Мустафа.
— Он все время ворует ее расчески, — сказал Сердар.
— Нет! — ответил я.
— Что «нет»? — спросил Мустафа.
— Она дала мне эту расческу!
— Зачем? — спросил Мустафа.
— Я тоже не знаю, — ответил я. — Должно быть, в подарок.
— Кто эта девушка? — спросил Мустафа.
— Когда она мне подарила зеленую расческу, — сказал я, — я решил тоже ей что-нибудь подарить и купил эту красную. Но. как сказал Сердар, эта красная действительно хуже и не такая, как зеленая.
— Ты же сказал, что она тебе обе дала! — сказал Сердар.
— Кто эта девушка, я тебя спрашиваю! — закричал Мустафа.
— Мы в детстве дружили, — ответил я, смущаясь. — Она старше меня на год!
— Она из того дома, где прислуживает его дядя, — сказал Сердар.
— В самом деле?! — спросил Мустафа. — Говори!
— Да, — ответил я. — Мой дядя у них работает.
— То есть девушка из такой благородной семьи тебе расчески дарит?
— А что, не может? — спросил я. — Говорю же, я ее хорошо знаю.
— Ты что, идиот чертов, воруешь?! — внезапно заорал на меня Мустафа.
Я растерялся — ведь все слышали. Покрылся испариной, замолк и, опустив голову, подумал, как было бы хорошо сейчас оказаться где-нибудь в другом месте. Был бы я сейчас дома, никто бы ко мне не лез; вышел бы во двор, посмотрел бы на фонари вдалеке, понаблюдал бы за пугающими огнями беззвучных кораблей, плывущих в дальние страны, и радовался бы.
