подозрительных постояльцев); они прочитали послеобеденную программу передач карсского телеканала «Граница», которая была написана после выкуренной пачки сигарет (в четвертый и пятый раз показать спектакль в Национальном театре, три раза повторить речь Суная, героические и приграничные народные песни, научно-популярный фильм, представляющий туристам красоты Карса, и фильм местного производства 'Розовощекая').
— Что будем делать с нашим запутавшимся поэтом, который мыслями в Европе, а сердцем с воинствующими студентами лицея имамов-хатибов? — спросил Сунай.
— По твоему лицу видно, — сказала Фунда Эсер, улыбнувшись. — Он хороший парень. Он нам поможет.
— Но он проливает слезы из-за исламистов.
— Потому что он влюблен, — сказала Фунда Эсер. — Наш поэт слишком чувствителен в эти дни.
— А, наш поэт влюблен? — спросил Сунай с театральным жестом. — Только самые настоящие поэты во время восстания могут думать о любви.
— Он не настоящий поэт, он настоящий влюбленный, — сказала Фунда Эсер.
Безошибочно поиграв в эту игру еще какое-то время, супруги и разозлили Ка, и ошеломили. Потом они сидели друг против друга за большим столом в ателье и пили чай.
— Я говорю тебе, если ты решишь, что поможешь нам, это будет самым умным поступком, — сказал Сунай. — Кадифе — любовница Ладживерта. Ладживерт приезжает в Карс не ради политики, а ради любви. Этого убийцу не арестовывали, чтобы выявить молодых исламистов, с которыми он связан. Сейчас раскаиваются. Потому что вчера он исчез в мгновение ока, перед нападением на общежитие. Все молодые исламисты в Карсе восхищаются им и связаны с ним. Он, конечно, где-то в Карсе и непременно будет искать тебя. Тебе, возможно, будет трудно сообщить нам, но если они прикрепят на тебя один — или даже два — микрофона, как это было у покойного директора педагогического института, а на твое пальто прикрепят датчик, то, когда он тебя найдет, тебе не нужно будет слишком сильно бояться. Как только ты отойдешь, его сразу же поймают. — По лицу Ка он сразу понял, что ему не нравится эта мысль. — Я не настаиваю, — сказал он. — Tы это скрываешь, но по твоему сегодняшнему поведению становится понятно, что ты осторожный человек. Ты, конечно, умеешь защитить себя, но я все же скажу тебе, что тебе следует обратить внимание на Кадифе. Подозревают, что все, что она слышит, она тотчас сообщает Ладживерту; и должно быть, сообщает и то, о чем дома каждый вечер за обеденным столом разговаривают ее отец и гости. В некотором смысле из-за удовольствия предать своего отца. Но также и из-за того, что она связана любовью к Ладживерту. Что в этом человеке, по-твоему, такого удивительного?
— В Кадифе? — спросил Ка.
— В Ладживерте, конечно же, — сказал Сунай, сердясь. — Почему все восхищаются этим убийцей? Почему по всей Анатолии его имя — легенда? Ibi разговаривал с ним, ты можешь мне сказать это?
Когда Фунда Эсер вытащила пластмассовую расческу и начала нежно и старательно расчесывать выцветшие волосы мужа, Ка, которому было очень трудно сосредоточиться, замолчал.
— Послушай речь, с которой я выступлю на телевидении, — сказал Сунай. — Отвезем-ка мы тебя на грузовике в твой отель.
До окончания запрета выходить на улицы осталось сорок пять минут. Ка попросил разрешения вернуться в отель пешком, они разрешили.
На душе у него немного просветлело от пустоты широкого проспекта Ататюрка, от безмолвия соседних улиц под снегом, от красоты покрытых снегом старых русских домов и диких маслин, как вдруг он заметил, что за ним идет человек. Он прошел проспект Халит-паши и с Малого проспекта Казым-бея повернул налево. Шедший следом агент, охая, пытался поспеть за ним в рыхлом снегу. За ним следом пристроился и тот черный дружелюбный пес с белым пятном на лбу, который носился вчера по вокзалу. Ка спрятался в одной из мануфактурных лавок в квартале Юсуф-паши и стал наблюдать за шедшим следом агентом, а затем внезапно вышел перед ним.
— Вы следите за мной для того, чтобы получить информацию или чтобы охранять меня?
— Ей-богу, сударь, как вам будет угодно.
Но человек был таким усталым и измученным, что был не в состоянии защитить не только Ка, но даже самого себя. Он выглядел, самое меньшее, лет на шестьдесят пять, лицо его было покрыто морщинами, голос был слабым, в глазах не было блеска, и он смотрел на Ка испуганно — не как полицейский в штатском, а, скорее, как человек, который боится полиции. Увидев, что носки его ботинок марки «Сюмербанк», которые носит вся гражданская полиция в Турции, расклеились, Ка пожалел его.
— Вы полицейский, если у вас есть удостоверение личности, давайте попросим открыть здешнюю закусочную 'Зеленая страна' и посидим немного.
Дверь трактира открылась, в нее не нужно было долго стучать. Они пили со шпиком, которого, как узнал Ка, звали Саффет, ракы, ели пирожки, которыми он поделился с черным псом, и слушали речь Суная. Его речь ничем не отличалась от речи других лидеров, которые Ка слышал после прочих военных переворотов. Пока Сунай говорил, что сторонники курдского национализма и религиозных порядков, подстрекаемые нашими общими врагами, а также выродившиеся политики, которые делают все для того, чтобы получить голоса избирателей, привели Карс к краю пропасти, Ка даже заскучал.
Когда он пил вторую рюмку ракы, шпик почтительно указал на Суная в телевизоре. С его лица исчезло служебное выражение, оно сменилось выражением несчастного гражданина, который подает прошение начальству.
— Вы с ним знакомы, и, кроме того, он вас уважает, — сказал он. — У нас будет небольшая просьба. Если вы у него попросите, я избавлюсь от этой адской жизни. Пожалуйста, пусть меня заберут с этих допросов по Делу об отравлении и направят в другое место.
В ответ на вопросы Ка он встал и закрыл на задвижку дверь закусочной. Сел к нему за стол и рассказал о 'допросах по делу об отравлении'.
Довольно запутанный рассказ, — еще и потому, что и без того обалдевшая голова Ка моментально затуманилась, — начинался с того, что военные и разведывательные организации заподозрили, что шербет с корицей, который продавался в буфете под названием 'Современный буфет', где торговали бутербродами и сигаретами и куда ходило очень много солдат, был отравлен. Первое происшествие, которое привлекло внимание, произошло с одним стамбульским офицером-пехотинцем в запасе. Два года назад, перед учениями, которые, как было понятно, будут весьма нелегкими, этот офицер начал дрожать от температуры так, что не мог стоять на ногах. В лазарете, куда его поместили, стало понятно, что он отравился, и солдат, решив, что умирает, в гневе обвинил горячий шербет, который пил, купив в буфете на углу проспекта Казыма Карабекира и Малого проспекта Казым-бея из любопытства, как нечто новое. Об этом случае, о котором забыли бы, не придав ему значения, потому что это было обычное отравление, вспомнили опять, когда еще два отставных офицера через небольшой промежуток времени были помещены в лазарет с теми же симптомами. Они тоже дрожали, заикались от дрожи, от слабости не могли стоять на ногах и обвиняли тот же горячий шербет, который выпили из любопытства. Этот горячий шербет делала одна курдская тетушка у себя дома в квартале Ататюрка, утверждая, что изобрела его сама, а когда он всем понравился, начала продавать его в буфете, которым владели ее племянники. Эта информация была получена в результате тайного допроса, сразу же проведенного в то время в военном штабе Карса. Однако в результате исследования на ветеринарном факультете тайно взятых образцов тетушкиного шербета никакой яд обнаружен не был. Когда дело уже должны были вот-вот закрыть, генерал, рассказавший своей ясене об этом деле, с ужасом узнал, что она каждый день пила по нескольку стаканов этого горячего шербета, решив, что он поможет против ее ревматизма. Многие жены офицеров да и многие офицеры часто пили шербет под предлогом того, что он полезен для здоровья, и просто от скуки. Когда короткий допрос установил, что офицеры и их семьи, солдаты, отпрашивающиеся на рынок, семьи солдат, приехавшие навестить своих сыновей, пили очень много этого шербета, продававшегося в центре города, где они проходили по десять раз за день и который был единственным новым развлечением в Карсе, генерал испугался первой полученной информации и, волнуясь, как бы чего не вышло, передал дело в органы Разведывательного управления и в инспекцию Генерального штаба. В те дни, по мере того как армия, насмерть сражавшаяся на юго-востоке с партизанами РПК, одерживала победы, среди некоторых безработных и потерявших надежду молодых курдов, мечтавших присоединиться к партизанам, распространялись странные и пугающие мечты о мести. Конечно же, различные шпионы управления,
