Как добры люди!

отдалъ ей полжизни — и безвозвратно; а они отнимали у меня ее такъ равнодушно, какъ игрушку изъ рукъ дитяти. 'Поплачетъ, да и утѣшится!' — говорили они. Утѣшится! когда они отрывали отъ меня полжизни!.. Понимаютъ ли они, могутъ ли понять они, что значитъ любить? Они оскорбили это святое слово, придали ему пошлое, позорное значеніе, и еще стали требовать, чгобы всѣ понимали его — это слово — такъ, какъ понимаютъ они!.. Ее уже нѣтъ, бѣдной страдалицы; она любила не по-здѣшнему, и за это-то люди терзали ее. Изнемогая въ пыткѣ, она просила наконецъ у михъ пощады, милосердія; но они не тронулись ея муками! Она любила не по-здѣшнему; и Онъ — источникъ вѣчной любви — Онъ пріобщилъ ее къ Своимъ! Онъ милосердъ: до Него дошли ея стенанія!.. А я еще живъ — и, несчастный, еще хочу жизни!.. Это очень странно! Какъ ты объ этомъ думаешь?.. Хочу жить… Ну, на что же мнѣ жизнь?..'

И онъ прошепталъ едва внятно:

— 'Для того — а ты и не понялъ? — для того, чтобы окончить мое созданіе!.. Тамъ я выставлю лучезарнаго ангела, сощедшаго на землю — окруженнаго толпою этихъ бродягъ, этихъ безумцевъ… Ангелъ въ кругу людей! — Понимаешь ли ты мою мысль? — И этотъ ангелъ'…

Онъ не произнесъ ничего болѣе, только сплился досказать еще что-то — и не могъ… Губы его шевелились, но звуковъ не было.

Голова его упала на ручку креселъ. Онъ былъ безъ чувствъ…

На другой день я выѣхалъ изъ ***. Онъ провожалъ меня; казался спокойнѣе обыкновеннаго; ничего не говорилъ о вечерѣ, проведенномъ мною у него наканунѣ; дружески простился со мною и, пожавъ мнѣ руку, сказалъ:

— 'Я надѣюсь, что когда-нибудь и гдѣ-нибудь мы еще увидимся съ тобою'.

Незадолго до моего отъѣзда, въ одной изъ *** скихъ гостиныхъ я съ жаромъ говорилъ о немъ. Я доказывалъ, что этотъ человѣкъ надѣленъ и проницательнымъ умомъ, и обширными свѣдѣніями, и глубоко-поэтическою душою, что онъ непремѣнно и скоро проявитъ себя въ какомъ-нибудь замѣчательномъ созданіи, о которомъ онъ уже и намекалъ мнѣ. Когда я кончилъ рѣчь, какой-то господинъ, съ важнымъ видомъ и съ приличною для случайнаго человѣка неподвижностью, изволилъ протяжно произнесть:

— Вы, я думаю, ошибаетесь насчетъ этого человѣка. Я видѣлъ его два раза и даже говорилъ съ нимъ. Онъ смѣшонъ и страненъ — но умышленно. У него естъ какіе-то замыслы. Его бы слѣдовало отдать подъ надзоръ полиціи.

Вслѣдъ за этимъ какая-то дама, весьма сомнительыой бѣлизны, изломанная кокетка, жалкая представительница нѣмецкой граціозности, живописно разѣвая ротъ и подкатывая глаза подъ лобъ, жеманно проговорила:

— Можетъ ли въ этомъ человѣкѣ быть хоть искра поэзіи? Онъ имѣетъ манеры переднихъ. Помилуйте, я не могу иначе представить себѣ поэта, какъ существомъ легкимъ, воздушнымъ…

Около года пробылъ я въ Италіи и во Франціи и на возвратномъ пути въ Россію остановился въ ***, располагая пробыть тамъ съ недѣлю. Мнѣ не отъ кого было слышать въ продолженіе этого времени о моемъ чудакѣ, а участь его необыкновенно занимала меня. Вечеромъ, въ самый день моего пріѣзда, я отправился къ нему.

'Онъ, вѣрно, не перемѣнилъ квартиры, — думалъ я, — сегодня не даютъ никакой оперы, и потому можно застать его дома. Но отчего онъ не написалъ ко мнѣ ни строчки, обѣщаясь писать, и даже не отвѣчалъ на письмо мое? Ужъ не заболѣлъ ли послѣ моего отъѣзда? Кто знаетъ, кто придумаетъ, что можетъ случиться въ продолженіе цѣлаго года?'

Сердце у меня дрогнуло, когда я остановился у воротъ дома, гдѣ жилъ онъ, и увидѣлъ привратника.

— Что, 14-й нумеръ занятъ? — спросилъ я его съ нѣкоторою разстановкою, не рѣшаясь прямо спросить: живетъ ли еще здѣсь такой-то?

Привратникъ посмотрѣлъ на меня, зѣвнулъ, потеръ себѣ подбородокъ и произнесъ, нехотя, со всею нѣмецкою флегмою:

— 'Занятъ'.

— А кѣмъ?

— 'Господиномъ…'

Онъ назвалъ мнѣ какую-то незнакомую фамилію.

— Ну, а тотъ господинъ, что жилъ на этой квартирѣ съ годъ назадъ тому?

— 'Съ годъ?… Сумасшедшій-то?.. Да онъ ужъ мѣсяцевъ съ восемь, какъ съѣхалъ отсюда'.

— Куда? ты знаешь его адресъ?

— 'Какъ не знать!.. Этотъ адресъ вѣрнѣе другихъ адресовъ. Вы тамъ его навѣрнякъ отыщете'.

— Гдѣ же?

— 'Версты съ три отсюда. На загородномъ кладбищѣ'.

И онъ улыбнулся, довольный своею остротою.

Я рѣшился не выѣзжать изъ *** до тѣхъ поръ, покуда не разузнаю подробно о смерти этого человѣка и не отыщу бумагъ, оставшихся послѣ него. Онъ мнѣ говорилъ, что хотѣлъ поручить кому-то свое сочиненіе, что оно будетъ непремѣнно напечатано послѣ его смерти, что у него есть родственники… Я пустился въ розыски, и черезъ нѣсколько дней отыскалъ дядю покойнаго, простого добродушнаго старичка, который благодарилъ меня за участіе къ его сумасброду племяннику (такъ онъ называлъ его) и со слезами говорилъ мнѣ о немъ вотъ почти такъ:

— 'Я, батюшка, я дядя ему по отцу. Покойникъ былъ (миръ праху его!) человѣкъ отличный; жаль, что умеръ рано; будь онъ живъ — истинно могу увѣрить васъ, не допустилъ бы до такой гибели сына. Такъ вотъ я и тетка его — ужъ точно что любили его, и совѣты подавали хорошіе, да не слушалъ. Говорили ему: служи, мѣсто можемъ тебѣ достать по протекціи добрыхъ людей, ты малый-то со способностями, карьеръ сдѣлать можешь, выкинь блажъ изъ головы. Все было напрасно: началъ насъ чуждаться, влюбился въ какую-то бѣдную дѣвчонку: жениться, говоритъ, хочу! а самъ-то ничего не имѣлъ, ровно ничего… Мы, разумѣется, возстали противъ этого; а онъ какъ заговоритъ, такъ мы, признаюсь, ничего и не поняли, только съ тѣхъ поръ начали замѣчать разстройство въ умѣ его… Вскорѣ послѣ того мать его, да, къ счастію, и эта дѣвочка умерли, и онъ ужъ насъ совсѣмъ бросилъ, но мы все-таки навѣдывались о немъ стороною. Имѣлъ честь слышать и о вашемъ знакомствѣ съ нимъ, и радовался этому; думалъ, что вы не наставите ли его на путь истинный. Видно было поздно!' И старикъ вздохнулъ.

— Но что было съ нимъ послѣ моего отъѣзда? — нетерпѣливо спросилъ я.

— 'Послѣ вашего отъѣзда? Тутъ вскорѣ онъ и совсѣмъ рехнулся. Никогда ужъ рѣшительно не выходилъ изъ дома; даже не вставалъ почти съ дивана, знаете, что въ угольной- то комнаткѣ; все молчалъ и престранными глазами смотрѣлъ въ зеркало, которое висѣло передъ нимъ. Жаль было смотрѣть на него, сердце разрывалось. Бывало, зайдешь къ нему — и не замѣчаетъ, а все смотритъ въ зеркало. Однажды я рѣшился спросить у него: зачѣмъ это онъ все туда смотритъ? Какъ онъ на меня взглянетъ, вотъ еще и теперь пробѣгаетъ морозъ по кожѣ, только вспомню объ этомъ! какъ закричитъ: Тебѣ что за дѣло? Оставь меня въ покоѣ. Теперь я счастливъ. Тамъ она! какъ она смотритъ на меня! Ангелъ небесный, не оставляй меня!.. — Съ мѣсяцъ продолжалось то же самое: онъ не сходилъ съ дивана и не спускалъ глазъ съ зеркала; силы его истощились совершенно. Ужъ хоть бы поскорѣе прекратились его страданія, думалъ я. Погибъ человѣкъ ни за что, а все праздность! Праздность' — повторилъ старикъ съ важностію, смотря на меня, качая головою и поднося къ носу щепотку табаку. — 'Она сгубила его! Такъ прошло мѣсяца два, а ему лучше не было. Я къ доктору, моему старинному пріятелю. Какъ оставить