не пятиконечная!
– То есть?!
– Опустите взгляд чуть ниже ран живота.
Дембеля тут же отыскали шестой луч звезды.
Итак, шестиконечная.
– Стало быть, не пентакль, – проговорил Старшой.
– А что? Шестакль? – подал голос Егор.
– Секстакль, – уточнил Радогаст. – Если по-древнегречневому.
Слово вызывало в мозге Ивана ассоциации с постановками Виктюка. Этакие сексуальные спектакли…
– Почему фиги? – озадачился он. – Намек на Змея Горыныча? Трехглавость… Может быть, князь куда-то указывает?
Емельянов-старший прочертил мысленную линию в направлении большого пальца правой руки, образующего «нос» кукиша, и уперся взглядом в двухголового водяного.
«Ум хорошо, два лучше? Отгадка смерти связана с водой? – мысленно перебирал версии Иван. – Нет, все не то!»
Теперь он проследил за левой рукой Велемудра. Она указывала на чучело саблезубого хомяка.
– Хомяк – символ богатства и запасливости.
– И жадности, – подсказал Федорин.
– Угу. Но нам это ничем не поможет, – изрек дембель с видом опытного криминалиста, хотя где-то на самом краешке его сознания мелькнуло воспоминание о роли жадности в одном очень древнем культе. – Мне, если честно, неясно, почему князь высунул язык.
– Такое бывает. – Сыскарь махнул. – Непроизвольное сокращение мышц.
Старшой посмотрел наверх. Прямо над беднягой висела фреска, точнее, расписан-то был весь потолок, но именно над князем располагалось изображение отвратительного черного человека с хвостом змея.
– А кто это? – спросил Иван.
Радогаст и Егор задрали головы, а колобок слегка качнулся назад.
– Б-боги мои, С-сварог-заступник! – вырвалось из уст Федорина. – Это же Злодий Худич!
Сыскарь застыл, вперившись в картинку и что-то шепча себе под нос.
Егор прокашлялся.
– Ах, извините, задумался, – смутился Радогаст. – Видите ли, на заре веков боги положили праведникам попадать в светлый Ирий, а разбойникам и нечестивцам – в Пекло. Властитель пекла нарисован на потолке. Злодий Худич, или Злебог, имеет змеиную природу, он неистощим на истязания и каверзы, потому-то и боятся люди Пекла. Но всякое божество найдет в миру людей последователей. Были такие и у Злодия. Темные колдуны и ведуньи совершали гадкие обряды, приносили человеческие жертвы черному змееподобному кумиру. Но противные естеству обычаи следовало искоренить. На страшных приспешников Злодия объявили гонения, хулительные кумирни сжигались. Полтора века назад было разорено последнее гнездо зла. До сего дня считалось, что черные послушники Худича изведены полностью.
Сыскарь вновь замолчал.
– И че? – задал наводящий вопрос Егор.
– И все. Самое дивное, что последним пристанищем немногочисленного воинства Злодия стал…
– Этот город, – закончил смышленый Иван, победно направив указательный палец на Радогаста.
– Во-первых, ты совершенно прав, юноша. – Чиновник нахмурился. – А во-вторых, палец убери. У нас в сыске говорят, один раз и палец стреляет.
Старшой одернул руку, Федорин продолжил:
– Вывод ясен: князь показывает нам, что наследники Злодия Худича вернулись. Но как?..
Сыскарь принялся размашисто вышагивать вокруг тела.
Егор подошел к одному из столов. На нем стояли большие стеклянные банки с растворами. В каждой покоился какой-нибудь уродец: эмбрион с конскими копытами, большеголовый щенок с плавниками и прочая гадость.
– Господи, что я тут делаю? – пробормотал ефрейтор.
– Помогаете следствию, – подсказал сыскарь. – Пока слабенько, но помогаете.
– Пустите, пустите меня! – донесся голос из коридора.
– Василиса! – воскликнул Федорин. – Не пускать! Н-ни в коем случае!
Но было поздно: княжна проскочила между недотепами-охранниками и попала в зал.
– Черт, – процедил Радогаст. – Сейчас будет истерика…
Василиса была прелестна. Идеальная фигурка пряталась в мешковатом платье, поэтому дембеля не сразу узнали, что она идеальная. Девушка побледнела, ее большие выразительные глаза наполнились слезами, а тонкие руки повисли, словно ветви плакучей ивы.
– Папа, – проронила она.
– С-светлая княжна, нельзя тебе тут… – Сыскарь сделал шаг к осиротевшей Василисе и остановился. – Я н-начальник сыска Радогаст, Федорин сын.
– Знаю, наслышана, – как-то на автомате ответила девушка, сбрасывая с лица непокорную русую прядь. Близнецы залюбовались роскошными длинными волосами.
Княжна на деревянных ногах прошагала к отцу.
– Кто его так?..
– А где вы были сегодня вечером? – с нажимом поинтересовался Федорин.
– На посиделках с подружками.
– Свидетели есть?
– Конечно.
– Отлично.
– И ты посмел подозревать дочь?! – Емельянов-старший попросту оторопел.
– Это мое призвание, Иван свет Василич, людей подозревать, – объяснил Радогаст.
– Вы так и не сказали, кто это сделал, – промолвила княжна и упала в обморок.
– Доченька моя! – В зал буквально ворвался слепой пожилой мужик.
Совершенно лысый человек выставил перед собой трясущиеся руки и водил ими, словно пытаясь что-то поймать. Мужик прошагал на неверных ногах к чучелу саблезубого хомяка и стал гладить его по голове, причитая:
– Будь сильной, Василисушка… Все образуется…
Федорин, Иван, Егор и колобок застыли, не зная, что делать. Наконец сыскарь хлопнул в ладоши:
– Дядька Почечуй, она лежит тут, в обмороке. Б-богатыри мои, перенесите ее величество в соседнюю комнату. Дядька, идите с ними. Егор, прошу вас, останьтесь при ней. Чую, Василисе грозит опасность. Да, нам придется охранять княжну от убийц.
Слепец Почечуй ахнул и принялся молиться.
– Воспитатель и радетель наследницы, – тихо пояснил Радогаст. – С пеленок при Василисе. Вы уж с ним поучтивее.
Где-то на окраине Легендограда, на чердаке двухэтажной усадьбы, неистово молился здоровенный детина с немереными мускулами. Голый, испещренный татуировками и шрамами торс блестел в свете многочисленных свеч. Бугай стоял на коленях в горохе, рассыпанном на полу. Было больно, но в то же время неизъяснимо радостно.
– О, Пекло огненное! – взывал детина. – Во имя четырех стихий, трех букв, двух старух и одного очень доброго старичка! Приди ко мне, Злодий Худич!
Занимался рассвет.
Чем занимался?
А черт его знает. Наверное, чем-то ужасающе-нехорошим.
Едва приступив к исполнению обязанностей работника сыска, Иван Емельянов уже всерьез подумывал о том, что пора просить прибавки к жалованью. За вредность.
За прошедшую ночь он увидал столько жуткого и мерзостного, что поклялся век больше не смотреть американских фильмов ужасов. Старшой слегка завидовал Егору. Того, похоже, не особо пронимало место
