сиречь говорила. То бишь рекла, баяла, как тот же Баюн. Лясы точила. Разглагольствовала. Языком чесала. Балакала. Пургу гнала. Ерунду городила. Аки громы рокотала. Слово молвила, ручьем журчала, убедительно заявляла. Были излагала, небылицы брехала. Сказки сказывала, правду-матку резала…
Серая пленница тарахтела без умолка, и Старшой рассудил: «Легче выпустить, чем весь этот бред выслушивать». Открыл дверку пальцем, полевка выскользнула на пол. Да, вид у узницы был еще тот: сидела на задних лапках, а передними жестикулировала, что твоими ручонками, даже пальчики на человечьи походили. За спиной висели маленькие расписные гусельцы – серебряные струны. Остренькая мордашка Гамаюна выдавала в ней большую хитрюгу и умницу.
Оказавшись на свободе, мышь принялась благодарить спасителя-избавителя.
– Хватит. – Дембель поднял руки. – Теперь топай по своим делам.
Полевка замахала лапками:
– Боги с тобой! Теперь я по гроб жизни тебе обязана!
– Хорошо. Тогда я пошел спать, а ты делай что хочешь.
– Подлинно вещуешь?
– Чего? – не понял Иван. – А, ну да. Реально.
Он влез на печь, изготовился заснуть, чтобы поутру не вспомнить глупый сон с участием мыши. Не тут- то было. Гамаюн принялась наигрывать на гусельцах и пищать песню:
«Хорошо бы!» – Старшой нащупал возле трубы какой-то брусок и метнул на голос. Брякнуло-шмякнуло.
– Мог бы просто сказать, что не нравится, – обиженно произнесла мышь, но посовестилась и свернула концерт.
Глава третья
В коей близнецы входят в тридевяцкое княжество, и не одни они, между прочим…
Пусть нас не трогают, и мы не тронем, а если тронут – мы не останемся в долгу.
– Ладно, Борай. Живи, не хворай, – зарифмовал Иван, глядя на развалившегося у крыльца бондаря.
Хозяин не дополз до дома сущие сантиметры. Взъерошенная пыльная голова покоилась на первой ступеньке, руки-ноги были раскиданы, из приоткрытого рта вырывался перегарный парок. «Если рядом поставить свечку, то Борай станет огнедышащим, что вчерашние шуликуны», – хмыкнул Старшой.
Сердобольный Егор проявил заботу о бочаре – подхватил его под микитки и внес безвольное тело в дом: пусть отсыпается в тепле.
Братья забрали коней из стойла, оседлали и поехали в утренней осенней дымке навстречу Тридевяцкому княжеству.
Дорога обогнула холм, и впереди показался крепкий широкий мост. Возле него стояла избушка, тракт был перегорожен бревном, висящим на пеньках-опорах. Емельяновы неспешно приблизились к примитивному шлагбауму, и из сторожки выскочили сразу трое бойцов. Чувствовалось, они спешили одеться подобающим образом: кольчуги висели криво, чуть ли не путаясь на поясах, мечи пристегнуть вояки не успели и держали их в руках, шлем был лишь на одном. Главное, что бросалось в глаза – ребята крепкие, наглые, чувствующие свою власть. Поняв, что успели, они подбоченились, сделали скучные лица, а шлемоносец презрительно сплюнул на обочину.
– Погранцы, – предположил Егор.
– Хорошо, что не гаишники, – добавил Иван.
Детина в шлеме вальяжно поднял руку:
– Тпру, не дома. Так, куда и откуда?
– Туда и оттуда, – ответил Старшой, придерживая жеребца.
Хлопцы растерянно переглянулись – невозможная, неслыханная дерзость!
– Кто вы такие? – спросил Иван, раз уж бойцы потеряли преимущество.
– Как кто? – Детина захлопал большими голубыми глазами. – Заступники рубежей тридевяцких. И судя по всему, вы, ребята, только что наказали себя на большую проездную виру, отягощенную оскорблением представителей власти.
– Сколько?
– Двадцать золотых, – подал голос один из молчавших пограничников.
– Чего?! – хором протянули Емельяновы.
– С каждого, – пробасил третий «заступничек». – Или коней отдавайте.
Старшой испытал превеликое изумление от нахальства молодых мздоимцев. А Егор уже сжал длань в кулак, но Иван придержал его руку и ненавязчиво поинтересовался у алчных часовых:
– А не много ли хотите?
– Много, много! – раздался писк позади Старшого.
Из седельной сумки выглядывала остренькая мордочка мыши Гамаюн. Емельянов-старший гневно уставился на грызуна. Мышь развела лапками, мол, я же обещала следовать за тобой и обязательно пригодиться.
– Провоз говорящего животного – еще пять золотых, – продолжал наглеть воин в шлеме. – И вообще, кто вы таковы будете? Странно одеты и смотрите сычами… Не разбойники ли?
«Вот оборотни в кольчугах!» – Иван скорчил зловещую мину и изрек, показывая на брата:
– Это Добрыня. Я – Злыня. Знаете, всегда так. Один богатырь добрый, другой злой.
– А он правда, того… ну, Добрыня? – Детина скосил глаза на угрюмого увальня-ефрейтора. Егор выпятил нижнюю губу и буравил погранцов тяжелым взором исподлобья.
– Несомненно, – кивнул Старшой.
– Почему же он молчит?
– Потому что добро – скромное.
Хотя три амбала и испытывали смутное беспокойство по поводу здоровяка на коне-тяжеловозе, не принимая в расчет красавца-Ивана, но жажда наживы взяла свое.
– Тогда скромненько открываем сумы, проходим досмотр, готовим плату за проезд по мосту, – хозяйским тоном распорядился шлемоносец.
– Все, вы меня обуяли! – Старшой решительно соскочил с жеребца.
Пограничники следили за тем, как Иван достал из кармана бумажку, потом подошел к бревну-шлагбауму и демонстративно сокрушил его легким ударом.
Пока бойцы таращились на испорченный шлагбаум, дембель вернулся в седло и сказал:
– Имейте в виду, я Злыня. Добрыня сильнее. И знаете почему?
– Почему?
– Потому что добро всегда побеждает зло, идиоты.
Близнецы тронули бока верных жеребцов, умные животные пошли, раздвинув погранцов, и ступили на мост.
Парняга в шлеме спохватился:
– Эй, а ну стоять… оба… – Он скис, не чувствуя поддержки сослуживцев.
– Может, все-таки в дыню? – оживился Егор.
– Забей, – отмахнулся Иван.
После моста дорога убегала за степной горизонт.
Начался скучный и утомительный путь между травинок и чахлых кустиков. В вышине парила одинокая черная птица. То ли орел, то ли ворон. Унылый пейзаж и монотонность топота копыт повергали в дрему. Так и двигались Емельяновы, клюя носами, пока не случилось прегадкое происшествие.
Близнецы заприметили одинокое дерево еще издали. Оно медленно приближалось, маня тенью. Хотя погода была не летней, солнышко пригревало, и хотелось ненадолго спрятаться от прямых лучей. Желто- красная крона качалась на ветру, словно огонь большого факела. Поравнявшись с деревом, дембеля спешились и начали разбивать лагерь.
– Давай сядем ближе к стволу, – настаивал ефрейтор.
– Лучше в тени кроны, – возразил Старшой.
