пшенной каши с мясом и запил ее слабым вином.
«Йоханый Пауль! Дожил…» – обреченно подумал прапорщик, скорбя о потерянных русских имени- фамилии.
– Беглого рядового ищу, – ответил он. – Солдат прихватил знамя и личное оружие, в нарушение устава самовольно покинул пост… Ты его не видела?
– Отчего же не видела? Видела. Вчера вечером забредал. Крышу мне обломал, окаянный. Я бы его поймала, но он не в моем вкусе, – ведьма перехватила удивленный взгляд прапорщика и игриво отмахнулась. – Я имею в виду, костлявый больно. С его мослов разве навар? Кстати, как тебе кашка?
– Вкусная, – насторожился прапорщик.
– Да ты не бойся, на кабанчике варена, – мелко рассмеялась старушка, отчего кончик ее крючковатого носа потешно затрясся. – А мальчик твой воровства своего, очевидно, застыдился и задал изрядного стрекача, мое тебе почтение! Но палку красную с материей не бросил, дорожит ею. Он у тебя, кажись, не в себе немного, да?
– Сама ты не в себе! – Палваныч стукнул по столу кулаком. – Он знамя полковое не бросил, а не «палку красную». А дороже полкового знамени…
– А! Дорогое, значит, вот и не бросил. И сколь за него дают? – Бабка хитро прищурилась.
– В иное время и расстрелять могли, не то что срок дать. Но ты мне зубы не заговаривай…
– А на кой их тебе заговаривать?! – удивилась старушка. – Они у тебя все здоровые, которые не золотые!
Дубовых гордился своими зубами. За годы службы он поменял почти половину и вставлял только золотые, чем хвастался даже перед рядовыми. Сейчас же насторожился:
– Ты и в зубы мне уже поглядела?
– Конечно, – не моргнула хозяйка. – Ты когда меня увидел, совсем голову потерял. Рот раскрыл, глазами завращал. Тут-то я посчитать и успела. Ты мне сразу понравился. Ты такой… прямой и надежный…
Прапорщик отодвинулся.
– Ну, бабка, ты и даешь! Все нормы износа просрочила, а туда же…
– Тьфу, безобразник! Чего удумал… – насупилась старушка, впрочем, не без кокетства. – Ты мне дров лучше наруби, полюбовничек! А то, как кашку жрать, так милости просим, а как бедной одинокой женщине помочь, так недосуг…
У Палваныча отлегло от сердца.
– Дров – это я завсегда, – с облегчением пообещал он.
– Топор в кадке, – щербато улыбнулась бабка.
Нельзя сказать, что Павел Иванович Дубовых слыл большим поклонником физического труда. Но в охотку, точнее, ради собственной выгоды, он мог совершить не один трудовой подвиг. Нынче же, естественно, наживой не пахло. Другое дело, организм: он требовал нагрузки мускулам и расслабления мозгам. В последние несколько часов прапорщик думал и удивлялся столько, что на полжизни хватило бы.
А еще – воздух. Волшебный хвойный воздух пьянил и прибавлял энергии.
Палваныч работал, словно маленький сдобный Терминатор. Размеренно, почти механически поднимался и опускался топор, щепки разлетались от начинающего крениться ствола. Легко, как пушинки, отскакивали от поваленной сухой лесины ветки… Топор у бабки был славный: острый, с удобным длинным топорищем. Знатный инструмент, в любом хозяйстве пригодится.
«Найти салагу, – думал в такт ударам прапорщик, – обязательно найти салагу, и – обратно. Небось, не шпион он никакой… Спасать его срочно нужно! Там, на поляне, обязательно есть потайная дверь или что-то еще… Однозначно, по-другому никак…»
За день Палваныч нарубил поленницу, по размерам сопоставимую с пряничным домиком. А уж дум передумал – за целый НИИ. Устало сев на полено, прапорщик порылся в кармане кителя и достал опустевшую пачку «Беломора». Оставалось две папиросы. Бережно взяв одну, Палваныч прикурил от зажигалки. Блаженно затянулся. Почувствовал, как измотался.
В небе текли облака, лес шелестел о чем-то неизъяснимом. Солнце скрылось за деревьями, унося с собой свет.
Бабка вышла, неся кадку. Сходила куда-то за домик, принесла воды.
– Там ключ бьет, но я решила, зачем тебе ходить после такой работы. Умывайся прямо здесь. Я полью.
Она подхватила с земли кувшин, из которого прапорщик изредка пил, пока колол дрова, да зачерпнула воды.
Палваныч принялся обливаться и отфыркиваться.
– Смой, вода, с героя порчу, смой, вода, с героя пот… – зашептала старушка.
– Что ты сказала? – прапорщик остановил процедуры.
– Ничего, служивый, мойся, не отвлекайся.
Дубовых снова заплескался, закидывая воду на обнаженную спину. Хозяйка опять зашептала.
– Ну-ка, старая, стой, раз-два! – разогнулся прапорщик. – Ты ворожишь?! Ты мне это брось! Я воробей стреляный, хоть кол на голове теши! Чтобы мне тут, пока я…
О вреде заговоров и приворотов Павел Иванович наслушался еще в детстве, от бабушки. Та, типичная жительница тамбовской сельской глубинки, очень верила в ворожбу, и особенно – в то, что ничего хорошего незнакомые ведуньи не нашепчут. А уж старухе, живущей в дремучем лесу да в съедобной хате, по всем прикидкам следовало быть ведьмой.
– Думаешь, я ведьма, да? – открыто усмехнулась хозяйка. – Очень вероятно. Все мы, бабы, ведьмы… Но тебе зла не желаю.
Она сняла с плеча полотенце.
– На, вытирайся. Ужинать пойдем.
И ушла в дом.
Палваныч вытерся, надел майку, накинул китель. Прихватил топор и хмуро поплелся в хату.
На столе парило душистое мясное жаркое с репой.
– А где ты мясо берешь? – облизываясь, спросил прапорщик.
– Волки приносят знакомые, – сказала хозяйка с таким безразличием, будто волки испокон веков носят мясо любому желающему. – Вчера кабанчика, сегодня вот кролика подкинули. На завтрак заказала птичку какую-нибудь. Давно птичку не кушала…
Кролик оказался очень вкусным. Бабкино вино тоже.
– Ух, спасибо, хозяюшка, – Палваныч в гастрономическом изнеможении откинулся на спинку стула. – Столовался бы тут до пенсии, но пора мне за самовольщиком отбыть.
– Долг зовет, не иначе… – кивнула ведьма. – Не торопись, Пауль, сын Йохана. Утром отбудешь. Ночью- то в нашем лесу ты недалеко уйдешь. Кроме волков тут еще и медведи водятся. А те же умруны?.. Э, брат, по мне лучше медведь, чем умрун. Хотя оба ни на кой.
Прапорщик мельком удивился, насколько немецкая речь цветаста, ну, прямо-таки русская, правда, грубее. И еще Палванычу стало вдруг неуютно оттого, что он до сих пор не знает имени приютившей его хозяйки.
– А как тебя зовут?
Бабка помолчала, сперва подняв брови, а потом словно раздумывая, рассекречиваться или нет.
– Люди когда-то величали Гретель, – ответила наконец она.
– Красивое имя, военно-строевое, – неуверенно вымолвил комплимент прапорщик.
За окном стемнело. Гретель полезла на печь, а Палваныч улегся в кровать. Он уснул крепенько, что солдат-срочник после суточного марш-броска.
В полночь бабка сползла с печи и, запалив пучок какой-то травы, обильно окуривая спящего, забормотала заклинание:
Наша сила не в уме, мы не ездим на метле,
Мы идем пешком по жизни, или лучше на коне.
