– Третий глаз – это тебе не хухры-мухры, – сказала Одноглазка. – Он в самую суть зрит.
– Мне двух хватает, – буркнул Коля.
– Да, мы с сестричками заметили, что ты такой же урод, как и наша средненькая, – презрительно процедила Одноглазка.
– Хм… А я полагал, у меня все в порядке…
– Правильно говорит дед Семиух, – встряла Трехглазка, – уроды занимаются самообманом.
Младшая совсем не игриво толкнула среднюю локтем. Двуглазка не ответила, лишь чуть отодвинулась от сестры.
– Тут я с твоим дедом Восьминогом полностью согласен, – съязвил парень.
– При чем тут Восьминог? – прищурилась Одноглазка. – Восьминог нам дядька, да и тот двоюродный.
– Ладно, сестры. Пора отвести его в деревню, – подытожила Трехглазка.
– Вас целая деревня?! – Лавочкин представил селение, полное Семиухов, Восьминогов и Многоглазок.
Он сыронизировал про себя: «Прямо как в Петербурге, в музее… Ну, там где в пробирках заспиртовано всякое… Как же его?..»
– А зачем я вам? – спросил солдат.
– Будешь шутом.
– Я не умею шутить.
– А тебе не нужно, ты и так смешной, – заржали Одноглазка с Трехглазкой. – Ага, а то наша дуреха всем надоела.
Коля посмотрел на Двуглазку. Та уставилась куда-то мимо. Взглядом сломленного, затюканного человека.
«Елки-моталки… А девчонка-то единственная нормальная в целой деревне. Можно сказать, за всех нас отдувается», – подумал Коля. В его памяти всплыли детские воспоминания: он с друзьями частенько дразнил старого хромого соседа. Стало стыдно, и захотелось помочь Двуглазке.
Парень встал с травы.
– Никуда я не пойду. Более того, если ты, Двуглазка, готова, то я возьму тебя с собой и уведу к нормальным людям.
– К уродам?! – снова рассмеялись младшая со старшей.
Средняя недоверчиво заглянула в Колины глаза.
– Не бойся, – сказал он. – Захочешь – поселишься у гномов, а не захочешь – отведу к доброй женщине Красной Шапочке.
Солдат протянул руку, мол, пойдем.
Двуглазка поверила. Кивнула, шагнула к незнакомому парню.
– Эге, не так скоро! Чего захотели! – взвизгнула Одноглазка. – На этот случай с нами гуляет братец. Кстати, где он?
– Вон, в роще, – подсказала Трехглазка. – Грибы ищет.
Лавочкин обернулся в указанном направлении. Из кустов торчала большая голова. Братца наверняка звали Трехрот Двуносыч. Особого ума на лице не читалось.
– Эй, брат! – проорала Одноглазка. – Тут нас обижают! Защищай!
Родственничек выскочил из-за густых ветвей, и у Коли возникло подозрение, что имя защитника все же Четырехрук.
К поясу красавца были пристегнуты четыре сабли.
– Для крестьянина он слишком благородно вооружен, – проговорил солдат, скорее себе, чем сестрам Четырехрука.
– Мы – из обедневшего дворянского рода, – высокомерно произнесла Трехглазка. – У нас такое мощное и роскошное генеалогическое дерево, что…
– Я бы на твоем месте этим чахлым кустиком не хвастался, – закончил за нее Коля.
– Бра-а-ат! – капризно завопила Трехглазка. – Оскорбляют!..
Рядовой Лавочкин заметил: Четырехрук не может быстро бегать – кривоватые ножки ковыляли, а не шагали. Солдат мысленно сравнил его с комодом: братец «разноглазок» был настолько коренаст и ширококостен, что казался квадратным.
Наконец отпрыск обедневшего рода вывалился на берег речки. Выхватив из ножен все четыре сабли, боец отчаянно закрутил ими, рискуя отхватить себе какую-нибудь часть тела, и торжественно выкрикнул тремя ртами:
– Презренный оскорбитель! Я желаю скрестить с тобой клинки!
– Скрестить?! Ишь ты, мичуринец, – нервно хохотнул Коля, сжимая рукоять единственного кинжала. – И потом, у тебя преимущество.
– Нет, это у тебя недостаток.
«Болтает ловко, да вряд ли догонит», – постановил солдат.
– Двуглазка, – сказал он. – Если ты не передумала, то самое время смываться.
Прихватив ее за руку, парень побежал к коню. Девушка не растерялась, не замешкалась.
Сестры не двинулись, полагаясь на удаль братца. Тот закосолапил вслед беглецам, крича нечто разочарованно-оскорбительное. Но Коля и Двуглазка уже садились на коня.
– Вернись и сразись со мной, уродец! – сипел Четырехрук.
– Мы не гордые, – шепнул Двуглазке Лавочкин и стукнул жеребца каблуками по бокам.
Проскакав около часа, солдат и его новая спутница сделали привал. Перекусили.
– Как зовут твоего брата? – спросил Коля.
– Не знаю почему, но Трехчленом, – ответила девушка.
– Теперь понятно, отчего он так бесшабашно у пояса сабельками машет.
Помолчали.
– А что за у вас деревня-то такая? – поинтересовался он.
– Давным-давно наши предки ушли от людей, которых мы называем уродами. По легенде, уроды смеялись над нами… над ними. Вот они и удалились на границу Драконьей долины. Там нет уродов, а драконы забредают к нам не часто. Так и живем… живут.
Она не могла свыкнуться с тем, что убежала из дома. Нет, она жалела о своем поступке. Скорее, не верилось: «Неужели я действительно ушла?»
До вечера оставалось часа три. Двуглазка ежилась, но не от прохлады. Парень догадался, ее что-то пугает.
– Ты боишься?
– Еще бы! – чуть ли не шепотом сказала она. – Тут же кругом драконы! Неужели тебе не страшно?
– Нет, – Лавочкин развел руками. – Я их просто не вижу.
– А, ну ясно… Ты рыцарь, – вздохнула Двуглазка. – А я – девственница.
– Ты девственница?! Вот так удача! – раздался голос откуда-то со стороны реки.
Коля и беглая «уродка» разом обернулись на голос.
Над водой висела драконья голова. Коричневая, сараеподобная, с большими глазами и дымящимися ноздрями. Рот ящера растянулся в улыбке. Из ивняка, росшего на противоположном берегу, высунулись еще две головы. Не менее довольные.
– Петь умеешь?
– Д-да… – выдавила девушка. – Любимое занятие… С малых ногтей уходила в поле и целыми днями пела…
– Покажи!
– Я никогда… для кого-нибудь. Только в одиночестве.
– Не стесняйся, дитя. У тебя получится, – успокаивающе проговорил ящер.
Ситуация была просто нереальная – петь по заявке дракона. После непродолжительного растерянного раздумья Двуглазка откашлялась и запела чистым, чуть дрожащим голоском:
