уже настоящая ременная петля, и это увеличивало обоюдную ответственность. Кот прыгал по газонам, проскальзывал под оградой, непринужденно проходил сквозь колючий шиповник, а после оборачивался и презрительно ждал, пока все это проделаем и мы со своими неуклюжими, за все цепляющимися телами.
— А лучом ее лечить больше не будут! — объявил вдруг Нильс безо всякой подготовки.
Он говорил, конечно, о Лидии и чуть повел своей патлатой головой в ту сторону, где она должна была сейчас находиться. Я тоже только что думал о Лидии. Думал, что вот наконец приезжает папа, он возьмет Лизину мать к себе на базу…
— Это почему же? — естественно, поинтересовался я.
А сам даже приостановился от удивления. Но Нильс, уже приученный к ходьбе в поводке, проскочил на три шага дальше к дереву, о которое Эдик вздумал как раз поточить свои кошачьи когти.
— Так почему? А? Откуда ты взял? — спрашивал я, едва их догоняя.
— Потому что уже вылечили. Ну, вылечили, насколько вообще можно. Мне тетя Инга сказала.
— Тетя Инга? Тебе?
В моем вопросе звучало недоверие. То есть я знал, что Нильс вовсе не врун. Но чтобы железная тетя Инга, из которой даже я не смог вытянуть ни словечка…
Нильс понял меня и насупился:
— Тетя Инга, между прочим, ко мне в гости приходила…
— Ну, уж так прямо и к тебе?
Она приходила, наверное, к Нильсовой маме за ключом от колясочной (там все хранят велосипеды) или, может быть, соли одолжить.
— Ко мне! — настаивал Нильс. — Перенимать опыт, как воспитывать котов и щенков. Они себе взяли щеночка Кузю. А этот Кузя такой невыученный…
Образцово выученный Эдик драл кору дерева мощными когтями. Но тут он оглянулся на меня с самодовольной мордой. Я дернул Нильса за рукав:
— Ну и что она тебе сказала?
— Про Эдика?
— Тьфу ты! Про Лизину мать.
— А-а-а… Она сказала, что ее мама теперь вообще-то в порядке, только у нее почему-то тоска.
— Чего?
Нильс придвинулся ближе и взглянул на меня снизу:
— Вообще-то про это тетя Инга сказала не мне. Я как раз к их щенку Кузе Эдика приводил, а она стояла у телефона… Тетя Инга сама нас с Эдиком пригласила, чтобы Кузя брал пример, понимаешь? А когда я вошел, она и говорит в телефон: 'Все бы пошло на лад, если бы не эта ее неистребимая тоска'.
Нильс вдруг опустился на корточки и, забыв про поводок, принялся вытягивать из земли огромный пучок травы. Смотреть на это было странно: ну зачем этот пучок ему нужен? Трава не поддавалась, а он тянул обеими руками. Ни на меня, ни на пораженного Эдика он не смотрел. Но произнес:
— Как думаешь, это у всех от луча будет тоска? Если, например, лечить лучом кого-нибудь другого?..
Он имел в виду, конечно, свою маму, Я тоже о ней не позабыл, я собирался непременно говорить с
Я и Лидия — мы были пока, наверное, единственные люди, которые переходили из измерения в измерение. И то, что происходит с Лидией, мог по-настоящему понять только я. А я вдруг подумал, что, может быть, в этом
Я вписывал в 'Записки Вали Моторина' самую последнюю страницу:
'Полночь, двенадцать часов. Значит, папа приедет уже сегодня. Сегодня я проведу в комнате другого Вали последнюю ночь. А мне еще надо написать ему письмо-наказ. Папа отправит меня, а взамен получит собственного сына. Что он сможет это сделать, я узнал вчера точно от самой Лидии… Конечно, Лидия — взрослая и надо бы называть ее по отчеству, но ведь мы с ней все равно что родственники — дети голубоватого луча! Этот луч в одно короткое мгновение разлагает человека на крошечные элементы и создает его в другом измерении почти что снова…'
Тут я почесал затылок и отодвинул «Записки», потому что не знал точно, как луч все это осуществляет. С Лидией мы говорили не об этом.
Мы встретились с ней, как родные и как люди, у которых есть общая тайна. А разговаривали так, чтобы понимали только мы и чтоб никто, если даже случайно подслушает, не смог ничего заподозрить… Как она догадалась, что я тоже побывал под лучом? Этого я не понял. Может быть, она бывала здесь прежде и видела другого Валю? Возможно, она переходила из мира в мир не один раз, а много.
Лидия оставила Лизу на скамейке и подошла ко мне:
— Валентин Антонович! Здравствуй! Спасибо за дочку.
— Не за что, — брякнул я.
Я еще не знал, к чему этот разговор, а она знала.
— Я представляла тебя совсем-совсем другим.
Слово «другим» она сказала по складам и поглядела на меня испытующе: понимаю ли я, что это значит? Я быстро кивнул:
— А я и есть как раз
— Ты
— Я
Теперь она смотрела сочувственно:
— Со мной так бывало несколько раз. Живу-живу, потом присмотрюсь, а вокруг все совсем
— А вам хотелось обратно к тем?
— Еще и как!
— И вы возвращались!
В глазах Лидии появилась грусть, и она медленно помотала своей черной головой.
— А я знаю, что возвращусь, — объявил я, но увидел безнадежность в ее глазах и спросил быстро: — Разве это невозможно?
— Это очень-очень трудно, — она помолчала. — И этого, наверное, не надо. Надо просто сказать себе, что настал новый жизненный этап…
Она ежилась, хотя день был жаркий. Худые пальцы, перебирая халат у ворота, мелко дрожали. Видимо, этот 'новый жизненный этап' дался ей нелегко.
— Но ведь так же нельзя! Ведь там остались дорогие люди!
Я почти кричал, а она смотрела на меня влажными, черными, совершенно Лизиными глазами и мотала головой… Просто странно, какие у нее были Лизины глаза. Может быть, из-за этого я решился спросить прямо:
— Вы хотите сказать, что папа мне не поможет?.. Папа приедет завтра. Я жду его и надеюсь… Он не сможет или не захочет?..
И тут она улыбнулась облегченной улыбкой:
— Папа? Ну, папа — это совсем иное дело. Папа захочет, сможет и, конечно, поможет. Я очень верю в твоего папу.
Солнце лежит на полу большими желтыми квадратами. Яркая змейка метнулась по стене — туда-сюда и опять туда.
— Иду! — кричу я, распахивая окно. — Мячик брать?
Внизу, щурясь от солнца и нацеливая на меня ослепительное карманное зеркальце, топчется мой
