Любопытно, как четверть века спустя Алехин отозвался о жертве коня, предложенной Райсом. «Она не имеет теоретического значения, – писал преемник Чигорина, – так как черные на восьмом ходу могут путем рокировки перейти в небезвыгодный для них вариант настоящего гамбита Кизерицкого или без большой опасности для себя взять коня, как это уже доказано многочисленными исследованиями (и прежде всего матчем Ласкер – Чигорин! –
Итак, «гамбиту Райса», как оригинальному дебюту, была грош цена, но американскому миллионеру, возжаждавшему славы шахматного теоретика, он обошелся в тысячи долларов, которые были им брошены для исследования и рекламы его «изобретения». Душа фанатика – загадка!
Впрочем, нельзя Райса ставить на одну доску с фальсификатором и самодуром Дадьяном Мингрельским. Райс не присваивал себе чужих анализов, а просто хотел доказать правильность своей стратегической идеи – жертвы коня исследованиями крупнейших авторитетов. По обычной практике американских миллионеров, Райс просто «покупал чужие мозги». Райс, образно выражаясь, хотел, не крадучись, обманным путем, по методу Дадьяна Мингрельского, пробраться яко тать в нощи в шахматный Пантеон, а хотел въехать туда торжественно, при всем честном народе, под звуки бубен и литавр, в золотой карете, в упряжке которой были бы Чигорин и Ласкер, под купеческим лозунгом: «Знай наших!»
Аналитический матч Ласкер – Чигорин проходил с 3 по 14 августа 1903 года на английском курорте Брайтоне и закончился победой чемпиона России со счетом +2, –1, =3.
Как видно из письма Ласкера, исследование «гамбита Райса» к моменту встречи корифеев уже далеко шагнуло вперед. Были найдены и многократно проверены лучшие ходы за белых и за черных после жертвы фигуры на восьмом ходу, – вплоть до четырнадцатого хода черных, так что Чигорину и Ласкеру приходилось начинать игру с очень поздней дебютной позиции.
Все партии, по желанию Райса, Ласкер играл белыми, а Чигорин – черными. Одно это условие свидетельствовало о том, как Райс слабо разбирался в шахматах. Он не понимал даже собственных интересов! Ведь чтобы «гамбит Райса» оправдал себя и вошел полноправным членом в семью гамбитов, надо было доказать, что белые взамен пожертвованного коня получают неотразимую атаку. Райс по- обывательски рассудил, что, стало быть, белыми все партии должен играть чемпион мира как сильнейший. На самом же деле белыми следовало играть именно Чигорину, непревзойденному мастеру атаки.
Спустя несколько недель после победы над Ласкером Чигорин отправился в Киев на Третий всероссийский турнир, но по дороге на два дня остановился в Москве. Михаил Иванович был встревожен тем, что на этот раз в первенстве империи от его любимого города – древней русской столицы участвовал только один представитель, да и то только что переехавший в Москву из Петербурга. Это был некий Владимир Юревич, широко известный в столице как типичный представитель петербургской богемы, сильный шахматный профессионал, наряду с ежевечерним «дежурством» у «Доминика» редактировавший шахматные отделы в газете «Новости» и в журнале «Живописное обозрение».
Однако, несмотря на уговоры Чигорина, от Москвы почему-то больше никто в турнире не стал участвовать. Только неутомимый Бобров поехал в Киев в качестве члена организационного комитета и корреспондента собственного журнала «Шахматное обозрение».
Третий всероссийский турнир, проходивший в Киеве в сентябре 1903 года, собрал сильный и разнообразный состав, свидетельствующий, насколько далеко за четыре года шагнуло шахматное движение в стране. Кроме представителей Петербурга, Москвы и «хозяев поля», в турнире участвовали шахматисты еще семи городов.
Среди девятнадцати участников чемпионата было только два старика – Чигорин и Шифферс, которым предстояло встретиться с целой плеядой молодых талантливых шахматистов, возглавлявшейся только что получившим звание маэстро от Германского шахматного союза Осипом Бернштейном. Он выступал в турнире как представитель Житомира, но на самом деле приехал из Берлина, где учился на юридическом факультете местного университета. Бернштейна расценивали как главного конкурента Чигорина.
Опасными противниками были Юревич, Левитский, Дуз-Хотимирский, Абрам Рабинович и два представителя шахматного центра – Лодзи: опытный шахматист Георгий Сальве и начинающая знаменитость, в будущем – крупнейший международный гроссмейстер и чемпион России (после смерти Чигорина) двадцатилетний Акиба Рубинштейн, который познакомился с шахматами лишь за четыре года до этого, да и то чисто случайно.
Бедному приказчику в местечке Стависки как-то попался учебник шахматной игры на древнееврейском языке. Юный Акиба изучил основы игры, потом поехал в Лодзь и там вызвал на матч местного чемпиона Сальве. Они сыграли семнадцать партий. Каждый выиграл по шесть партий при пяти ничьих. Восхищенный Сальве рекомендовал Рубинштейна устроителям Третьего всероссийского турнира, и это соревнование лучших шахматистов России явилось лишь вторым серьезным испытанием для Рубинштейна.
Будущие крупные мастера, а пока что зеленая молодежь: Левитский, Рубинштейн, Дуз-Хотимирский, Рабинович, Зноско-Боровский относились к Михаилу Ивановичу с глубоким уважением, как к наставнику и учителю.
Типичные же представители богемы, мелкие шахматные профессионалы Лебедев и Юревич вели себя по отношению к Чигорину неуважительно и порой даже вызывающе.
Да и не только к нему, но и к другим участникам и даже… к шахматному искусству вообще! Сильный и интересный чемпионат России был омрачен таким печальным «подвигом» двух друзей. Назначен был приз за самую красивую партию турнира. Лебедев и Юревич в ночной тиши сочинили фальшивку со многими «эффектными» комбинациями и жертвами, а потом торжественно разыграли ее на турнире. Руководители турнира, несмотря на протесты остальных участников, все же выдали Юревичу приз за красоту игры, – дабы не выносить сора из избы, и тот по-братски поделил его с Лебедевым.
Позже Михаил Иванович по просьбе читателей «Нового времени», прослышавших о некрасивой истории, напечатал эту «партию» со своими комментариями, разоблачавшими фиктивность «красивых» замыслов партнеров. Особенно убийственно прозвучало вводное примечание: «Это начало будущей „блестящей партии“ предупредительно показывали мне за несколько дней до того, как она была сыграна».
Михаил Иванович, конечно, тяжело переживал подобные истории. Он был настолько нервно и мрачно настроен, что уже не мог противиться привычке к алкоголю, который теперь играл роль своеобразного допинга. Чигорин обходил столики еще игравших участников, особенно внимательно разглядывая позиции других лидеров турнира, а потом со своим другом и единомышленником Шифферсом отправлялся на прогулку, во время которой оба маститых маэстро обменивались впечатлениями и воспоминаниями.
В грустном, подавленном настроении был и Шифферс. Михаил Иванович все свободное время проводил с ним, всячески стараясь подбодрить и утешить заканчивающего свой жизненный путь маэстро, но удавалось это ему плохо, так как и сам Чигорин испытывал глубокое разочарование.
Как-то два русских шахматных ветерана сидели на скамейке бульвара, любуясь широкой лентой Днепра, расстилавшейся внизу.
– Знаете, Эммануил Степанович, – сказал Чигорин, – за последнее время мне все чаще и чаще приходит в голову, не ошиблись ли мы, избрав шахматы своим призванием? Сколько мы сил отдали развитию шахмат в России и что же… ни одна собака спасибо не скажет. Даже от молодежи порой встречаешь неуважительное отношение.
– Молодежь-то что, – ответил Шифферс, – с годами поумнеет. Сбивают с толку ее такие люди, как Лебедев да Юревич. Да и что с нее требовать, если даже сами заправилы общественного мнения, деятели печати не понимают значения шахмат. Уж кому-кому, а им бы следовало… Вот, к примеру, Адольф Федорович Маркс, издатель «Нивы» – да вы его знаете! Когда ни приду в редакцию с очередным шахматным отделом для «Литературных приложений», выйдет ко мне с толстенной пачкой писем в одной руке и с тоненькой в другой и начнет тыкать: «Смотрите, как мало писем по вашему шахматному отделу! А вот сотни писем с решениями головоломок и кроссвордов! Не сравнить! Значит, публике не шахматы ваши нравятся, а загадки да „смесь“!»
