Мальчишка трясущимися детскими руками достал из-под тряпья, откуда-то с живота, сумку и подал. Евдоким показал ее женщине:
— Ваша?
— Слава богу! — всхлипнула женщина.
— У, распустила губы из-за дерьма, — сказал кто-то в той самой толпе, которая собиралась оттаскать мальчишку. — Паразиты чертовы, нэпманы, готовы удавиться за целковый…
— Пойдем-ка со мной, красавец, — сказал Евдоким.
— Дяденька, — заныл мальчишка, — отпусти! — Кровь текла у него по губам и подбородку, и он хлюпал носом, пугаясь алых капель, падающих на снег. — Дяденька…
— Ладно, давай печатай! — сказал Евдоким.
Он привел мальчишку к себе домой и сказал Евдокии:
— Принимай гостя. Дай умыться чертенку да покорми.
— Я холодной водой не могу мыться, — сказал мальчишка, видя, что Евдокия наливает в таз воду из кадушки. — Я малокровный.
— Скажи, какой нежный! — сказала Евдокия, но все же налила ему теплой воды. Мальчишка мылся так, словно боялся испортить свою красоту. Евдокия зашла сзади, одной рукой охватила его, а другой старательно и бесцеремонно вымыла ему лицо.
— Не дерись, зараза! — закричал мальчишка. — Дяденька! Тетка дерется!
Вымытый, он оказался блондином с бледненьким смышленым лицом. Ноздрю, из которой еще сочилась кровь, он зажал пальцем.
— Вшей-то на тебе, поди… — сказала Евдокия. — Всю квартиру зачумишь. — И она дала ему старые рабочие брюки и рубашку своего отца — Евдокимова одежа была бы велика непомерно. Весь чистенький, мальчишка нерешительно присел у края стола. Евдоким протянул ему ломоть хлеба; мальчишка так и впился в хлеб руками и зубами. На щеках у него проступили два круглых, как яблоки, красных пятна.
«Господи, много ли надо, — подумала Евдокия. — Умыли, согрели, глядишь — вовсе другое дитя, на человека похож…» Она отрезала ему кусок студня и спросила:
— Откуда ты?
— С Волги, из Самары, — ответил он, всей пятерней взяв кусок.
— Отец, мать есть?
— В голодовку померли.
— А звать как?
— Андрей.
Она уложила его на печке, чтобы он прогрелся хорошенько. Евдоким сказал, что утром отведет его в приемник.
Утром мальчишки на печке не оказалось, не оказалось и Натальиной шубейки на вешалке. Лохмотья свои, что Евдокия накануне стащила с него, мальчишка забрал тоже.
— Ты больше води уркаганов в дом, — сказала Евдокия, расстроенная пропажей шубейки. — Еще не то будет.
Евдоким рассердился:
— Води, води!.. А тебе б догадаться, поснимать с вешалки, попрятать…
Месяца через два Евдокия, придя с рынка, увидела в кухне Андрея. Он сидел на полу — ворохом грязного тряпья — и хлебал щи. Наталья стояла и серьезно смотрела на него.
— Здравствуй! — сказала Евдокия. — Ты как, с ночевкой пришел?
Андрей поднял чумазое лицо и сказал:
— Я, тетка, больше не буду. Я могу тебе дров напилить, если хочешь.
— Он озяб очень, — сказала Наталья. — У него ботинки отняли.
Андрей, в самом деле, был совсем босой. У Евдокии сжалось сердце, когда она увидела его маленькие черные ноги. Она сама пришла с мороза и, хоть была в тулупе, валенках, пуховом платке и толстой шали, озябла так, что губы у нее одеревенели. Все-таки она не утерпела — попрекнула:
— А шубейку где девал? Шубейку небось загнал, а сам голый-босый явился?
— Ну мама! — строго сказала Наталья. — Зачем говорить, когда все ясно.
— Чего тебе ясно? — спросила Евдокия.
— Говори не говори — шубейки все равно нету, — ответила Наталья. — И нельзя голого и босого человека выгнать на мороз.
Евдокия озабоченно помолчала.
— Расселся! — повторила она снова, разматывая свой платок. — На полу собака ест и кошка ест; а человеку за столом сидеть указано… Неси, Наташа, таз, а я теплой воды достану. Вставай мыться, малокровный!
7
Наталью и Андрея отдали в школу. Евдоким сам купил им тетради, сумки, пеналы.
Наталья училась очень хорошо. Учителя ее хвалили:
— Очень способная девочка, надо ей дать хорошее образование.
Про Андрея они говорили:
— Ленив, дерзок, мученье с ним.
По вечерам Наталья в кухне готовила уроки, а Андрей дразнил ее:
— Чего стараешься? Все равно твое дело девчонское: подрастешь, выскочишь замуж, нарожаешь детей и все забудешь.
— Неправда, не забуду, — отвечала Наталья.
— Врешь, забудешь. Только замуж выйдешь, забудешь и арифметику, и географию, и все.
— Я не выйду замуж, — отвечала Наталья.
— Выйдешь. И ни к чему тебе ученье. Одно провожденье времени, чтоб поменьше дома помогать.
— Мама! — кричала Наталья, не вынеся несправедливости. — Зачем он говорит неправду?!
— Не трожь ее! Что ты к ней пристал, на самом деле? — вступалась Евдокия.
— Что делать будем? — хмуро спросил Евдоким, когда Андрей остался в четвертой группе на второй год. Ему уже было четырнадцать лет. Был он живой, вертлявый, острый на язык, охочий до всякой работы — только не до ученья. Он приносил воду, пилил дрова, разводил утюг, починял кастрюли и ведра. Евдокия не могла без него обойтись.
— Возьмите меня на завод, — сказал Андрей Евдокиму. — Скучно мне на парте сидеть с пацанами.
— А на заводе не будешь лодыря гонять?
— Не буду, честное слово.
Через несколько дней Евдоким сказал:
— Берет тебя Шестеркин в индивидуальное обучение. Будешь с ним на прессе работать. Только — смотри! Меня на заводе знают. Мне моя честь дорога. Ты — мой сын. Береги, смотри, сынок, нашу рабочую честь, понятно?
Андрей отвечал, что понятно. Действительно, Шестеркин был им доволен: даже удивлялся, почему такой сообразительный паренек плохо учился в школе. Андрей теперь уходил по утрам вместе с Евдокимом. Он возмужал, стал курить, щеголял своей испачканной рабочей одеждой. Когда он принес Евдокии свою первую получку, у него был такой гордый вид, что Наталья ему позавидовала.
Наталья ни за что бы не бросила ученье. Она себе поставила трудную цель: стать ученой женщиной. Как Софья Ковалевская и Мария Кюри. Ей шел четырнадцатый год, она стала формироваться, у нее выросли густые короткие косы. Чтобы казаться старше, она заплетала эти косы на висках и укладывала их на темени. Стройная шея и руки ее округлились. Как-то она сфотографировалась с подругами, и Евдокия, разглядывая карточку, нашла, что Наталья становится очень хорошенькой.
