Письмо Павла:
И о Клавдии — ничего, будто не было ее…
30
Вечером в субботу приходит с завода Наталья.
Нахмуренная, с сжатыми губами, она приносит воду на коромысле, топит баню, купает детей — все быстро, молча. Потом сама купается и выходит повеселевшая, румяная, в красивом халате. Целует детей и говорит:
— Всю усталость с себя смыла.
Дети сидят на лежанке и болтают босыми ногами. Наталья укладывает их и по узкой лестнице с крутыми ступеньками поднимается в комнату Павла. С тех пор как уехала Клавдия, там никто не живет. На стенах висят рисунки. На одном пейзаже надписано мелко: «Клаше, любимой, в вечно памятный день 18.III.40 г.». Кроме этой надписи, ничто здесь не напоминает о Клавдии. Она забрала все до нитки, только этот пейзажик, дареный, с посвящением, видно, некуда было сунуть…
Наталья зажигает настольную лампу и садится писать письма мужу и брату Павлу. После отъезда Клавдии она пишет Павлу каждую субботу. Ни слова о Клавдии, ни слова об усталости, о том, как трудно. Написать о детях, об отце с матерью; о работе; о том, что скоро конец войне, разлукам, несчастьям…
Воскресным утром Евдокия идет на рынок. Там толкотня, продают свиную тушенку и колбасу в жестянках, молочницы и торговцы сластями зазывают покупателей, певцы поют о громах победы, о верности жен и геройстве мужей, гадатели предсказывают будущее. Евдокия не прочь бы погадать и на картах, и на бобах, и в таинственных книгах, по которым предсказывают плутоватые слепцы, но ей совестно: увидят знакомые, подумают — «а жена Евдокима Николаича, Натальина мать, совсем некультурная баба, темнота». Неприятно будет и Евдокиму, и Наталье. Евдокия отвернувшись проходит мимо женщин, теснящихся возле гадателей: может — наверно даже — среди этих женщин есть знакомые; им тоже неловко будет, если она их увидит за этим занятием.
Евдокия возвращается домой. Печь уже вытоплена, и они садятся завтракать впятером — Евдоким с Евдокией, Наталья и дети. Не по-воскресному просторно за большим столом, пусто в чернышевском доме! Но белы как снег занавески, пышно цветут Катины цветы, в полном порядке всё — словно только что вышли молодые хозяева и сейчас войдут опять. В чистой рубахе сидит, отдыхая, на всегдашнем своем месте Евдоким. С прежней степенной повадкой движется между печью и столом Евдокия. Как прежде, чуть-чуть лукаво смотрят ее светлые глаза в легких морщинках, чуть-чуть улыбаются полные губы, но новым светом светлы этот взгляд и эта улыбка — светом материнской любви и материнского терпения. Прямая, красивая, с первыми ниточками седины в гладко причесанных волосах, сидит Наталья, присматривая за детьми — чтобы не вертелись, не вскакивали, чтоб правильно держали ложку.
— Уж ты их муштруешь, как солдат, — говорит Евдокия. — Когда же ребятам и повольничать, как не в эти годы.
— Они и есть солдаты, — отвечает Наталья. — Мы все сейчас солдаты.
Володя поджимает ноги под стул и делает суровое лицо.
— А ты не помнишь, Дуня, — спрашивает Евдоким, — от какого числа последнее Катино письмо: от шестнадцатого или от семнадцатого?
Евдоким знает, что письмо от шестнадцатого; но он спорит с женой, чтобы, придравшись к случаю, достать письмо из жестяной коробки и в десятый раз прочитать его вслух. И неподвижно глядя куда-то далеко-далеко — в дальние поля, куда ушла дочь, — будет слушать чтение Евдокия. Ласково задумается о сестре строгая Наталья, и затихнет мальчик Володя, с горящими глазами представляя себе танки, битвы и загадочную тетю Катю — что-то она делает сейчас?..
— Почтальон! — кричит Лена, глядя в окно.
— О господи, спаси! — говорит Евдокия. И все спешат в сени.
Девушка-почтальон, низенькая, толстенькая и рябая, роется в сумке и достает два письма.
— От Кати и Николая, — говорит Евдоким.
— От папы и тети Кати! — радостно-испуганно кричат Володя и Лена.
— Зайди, — говорит Евдокия почтальону. — Зайди, поешь горячего, ишь, отсырела вся.
— Некогда мне, — отвечает почтальон.
И идет дальше скорыми шагами в своих грубых мужских ботинках, зашнурованных веревочкой. Идет во всякую погоду по улице Кирова девушка-почтальон с полной сумкой фронтовых писем и стучится в окна, как судьба.
ПРИМЕЧАНИЯ
Первое посмертное Собрание сочинений Веры Пановой в 5-ти томах наиболее полно представляет литературное наследие писательницы. Оно включает основные художественные произведения — романы, повести и рассказы, а также пьесы, опубликованные при жизни автора и помещенные в составе пятитомного Собрания сочинений В. Ф. Пановой (Л.: Художественная литература, 1969–1970).
Кроме того, в настоящее Собрание сочинений включены законченные художественные произведения, публиковавшиеся в последние годы жизни писательницы (1971–1973), а также увидевшие свет после 1973 года — года смерти В. Ф. Пановой. К их числу относятся автобиографическая повесть «О моей жизни, книгах и читателях» (при жизни автора печатались лишь отдельные отрывки и главы), роман-сказка «Который час?», пьеса «Свадьба как свадьба», исторические «мозаики» — «Голод», «Гибель династии», «Черный день Василия Шуйского», «Болотников. Каравай на столе», «Марина. Кому набольший кусок» и др.
Произведения В. Пановой распределены по томам в жанрово-хронологической последовательности. В первые два тома включены романы и повести («Спутники», «Кружилиха», «Евдокия», «Времена года», «Сентиментальный роман», «Который час?»); в третий том — повести и рассказы; в четвертый — пьесы; в пятый — историческая и автобиографическая проза.
Тексты произведений, публикуемые в настоящем Собрании сочинений, даются по основным прижизненным изданиям, а в необходимых случаях — по рукописям, хранящимся в личном фонде В. Ф. Пановой в ЦГАЛИ СССР.
Исправленные при сверке ошибки и редакционные уточнения в текстах произведений, как правило, не оговариваются.
В примечаниях указываются время и место первой журнальной или газетной публикации и первого отдельного издания каждого художественного произведения, сообщаются сведения об истории создания, историко-литературном контексте и литературно-общественном значении произведения.
