Елизавета Андреевна подобрела.
— Ну, ваш брат артист статья особая, что правда, то правда. Такие уж у вас производственные условия. В общем-то ты молодец, что сумела достигнуть своей цели. Имела цель и добилась. Каждый человек обязан иметь цель и добиваться, какие б ни были трудности.
— Елизавета Андреевна, — сказала актриса как могла почтительней и мягче, — я к вам собиралась. Так хотелось повидаться. Я так рада, что вам тоже захотелось и вы пришли.
Она достала из чемодана подарки. Елизавета Андреевна была тронута, но сказала:
— А все-таки первая твоя цель была более высокая. Быть артисткой далеко не то, что преподавать литературу. Согласись.
И не выдержала, спросила:
— Ты замужем?
Потом стала говорить о Гале.
— У нее нет жизненной цели, меня это очень беспокоит. И, не имея цели, хочет ехать поступать в институт. И сама не знает в какой.
— А что, здесь сидеть? — спросила Галя. Голос у нее был низкий, глуховатый.
— Смотря зачем здесь сидеть. Посмотри на Соню.
— Чего мне смотреть на Соню.
— На кого же смотреть, если не на Соню? Соня поступила патриотично: окончила школу и осталась в колхозе. Соня поступила как советский человек.
— А кто в институт поступает — не советский?
— Ты мне скажи, в какой институт ты хочешь? Какая у тебя цель? А раз нет цели, работай в колхозе.
— Что ж, значит, в колхозе тем работать, у кого цели нет?.. Соня эту работу любит, а я не люблю.
— Работу надо любить всякую. Нехорошо так говорить. Получается, что ты колхоз не любишь.
— Что ж мне — говорить, что люблю, когда не люблю?
Они толкли эту воду в ступе упрямо, ни одна не хотела первой выйти из нелепого спора.
— Зато Соня — знатный человек.
— А я не хочу быть знатной.
— А чего ты хочешь?
— Я не знаю.
— Тогда слушай, что я говорю. Вот и мать не хочет, чтоб ты уезжала.
Мачеха вдруг зашевелилась.
— Да я почем знаю, — сказала она. — Хочет — пускай едет, мне что. Красные огоньки тревожно задрожали возле ее щек.
Елизавета Андреевна поднялась с достоинством.
— Ну хорошо, — сказала она, — в конце концов впереди еще целый учебный год. Мы еще об этом поговорим.
Актриса вышла проводить ее.
— Не знаю, что с ними делать, — говорила Елизавета Андреевна, идя через двор. — Району нужны рабочие руки, и они разбегаются. Ты должна на нее повлиять, как старшая сестра.
— Я помню, — сказала актриса, — как вы горячо меня поддерживали, когда я решила ехать в Москву.
— Ну да. Ты очень была способная. И потом в те годы экономика района…
— А Галя неспособная?
— Менее способная. У нее по математике тройки.
— Как узнать заранее, Елизавета Андреевна, кто на что способен. По математике тройки, а вдруг там что-то такое вызревает… А вообще девчатам в здешних местах приходилось трудно, не знаю, как сейчас.
Елизавета Андреевна озабоченно нахмурилась:
— Да и сейчас. Кто не хочет работать в колхозе, тем у нас плохо. Санатории на зиму сокращают штат. Пансионат то же самое. В магазинах, на почте — какие у нас учреждения? — все укомплектовано, люди держатся за свою работу руками и ногами… Ходят девчонки со средним образованием неприкаянные, злые. А мы их каждый год выпускаем еще, еще…
Их догоняла Галя. Они простились.
— Ты же в школу зайдешь, посмотришь, какие у нас перемены? Мы физкультурный зал оборудовали!
— Непременно зайду, Елизавета Андреевна.
Те, кто после войны заселил этот край, устроили кладбище для своих мертвых высоко на склоне, обращенном к западу. Солнце, сойдя с зенита, до вечера светило на пирамидки и кресты, торжественно вознесенные над поселениями живых.
Пирамидок и крестов было не много. Мало кто здесь умер за двадцать лет. Люди переселялись сюда в большинстве здоровые, нестарые, и климат их встретил благодатный.
Давно не было дождя, трава на горе сгорела, могильные холмики были изрезаны трещинами.
Актриса упала на землю, охватила холмик руками, прильнула к нему головой. Ей казалось, что у нее разорвется сердце, и в то же время ощутила облегчение, успокоение, будто эта могила долго ждала, пока она придет, и вот дождалась.
Она лежала, без слов прося у могилы прощения, а солнце, спускаясь к закату, палило ей щеку, а земля под ней была вся горячая.
Поцеловала эту землю, поднялась, стряхнула с себя пыль и былинки. Галя стояла поодаль, покусывая сорванный стебелек. Помолчали, потом актриса сказала:
— Надо будет покрасить пирамидку.
— От солнца облупилось, — сказала Галя. — Пройдут дожди, я опять покрашу.
— Жаль, что цветы нельзя посадить.
— Весной тюльпаны цветут, — сказала Галя, — по всей горе.
— Да! — сказала актриса. — Красные! Я помню!
Она медленно пошла по тропинке, Галя рядом.
— Он был добрей и чище всех людей на свете, — сказала актриса. Очень он мучился?
— Да нет, не очень. Только выпьет когда.
— Зачем же ему давали!
— Мама не давала. Он потихоньку пил. У соседей трешку займет и пьет.
— За это нельзя судить сурово, — сказала актриса. — Это болезнь, от нее лечат, и не все вылечиваются.
— Очень плакал, как на операцию ложился.
— Боже мой!
— Ничего, говорит, я в жизни не сделал, ничего и никому.
— Ах, неправда! Он воевал, потерял ногу…
— Ничего, говорит, не дал, кроме ноги. Смеется, а у самого слезы текут.
— Боже мой! — повторила актриса и сама облилась слезами. Остановилась и плакала долго, сморкаясь.
Опять пошли. Покрасневшими глазами она смотрела на темно-синее море, такое большое с высоты, на горы, похожие цветом на львиную шкуру, на разбросанные внизу селения, виноградники, белые здания санаториев в темных садах.
— Как я виновата! Каждый год собиралась приехать повидаться прособиралась…
— А чего вам было приезжать, — сказала Галя, — ну приехали бы, ну напился бы он при вас, какая вам радость? Правильно сделали, что не приезжали.
— Что ты. Ну, пусть напился бы. Нет, я должна, обязана была приехать! И говори мне «ты», пожалуйста, слышишь?
