Среди обитателей подвала поднимается паника. Многие устремляются наверх в надежде спасти хоть что-нибудь из оставленного имущества.
— Мама, — говорит Ленька, — а где же этот… клетчатый, с которым ты ходила?
— Ты спрашиваешь о молодом человеке, который провожал меня наверх? — говорит Александра Сергеевна почему-то очень громко, как будто для того, чтобы ее услышали и другие, а не только Ленька. — Он сказал, что идет в город — разыскивать своего дядю. Его дядя — владелец писчебумажного магазина — где-то, кажется, на Казанском бульваре.
— Дядя… Магазин, — бормочет, прислушиваясь, бородач. — Я бы такого племянника за дверь выставил. Нахал этакий! А еще, оказывается, из приличной семьи юноша…
В узелке, который принесла из номера Александра Сергеевна, кроме Ленькиных штанов и сандалий оказалось несколько бутербродов, остатки нянькиных «яблочников» и «куличиков» и порядочный кусок шпика. Ленька оделся, то есть напялил на голые ноги форменные брюки и сандалии; Александра Сергеевна накрыла на стол, то есть расстелила на одном из ящиков скомканный лист газетной бумаги, и оба они с удовольствием поели.
— Там страшно? — спрашивал Ленька, набивая рот сухим картофельным яблочником и показывая головой наверх.
— Нет, в общем, не так уж страшно.
— Ну да! — как будто даже огорчился Ленька.
— В Петрограде бывало и пострашнее.
— Пули свистят?
— Мне, мой дорогой, было не до пуль.
Через некоторое время Ленька почувствовал необходимость сходить туда, где ему уже давно следовало побывать.
— Хорошо. Сейчас. Я провожу тебя, — сказала Александра Сергеевна, укладывая в узелок жалкие остатки завтрака.
— Не надо. Я сам, — сказал, покраснев, Ленька.
— Ты заблудишься.
— Ну, вот… Что я, маленький? Ты объясни только, как пройти.
— Да и объяснять нечего. Это совсем близко. Сразу на лестнице, на второй площадке. На двери увидишь два ноля. Но только, умоляю тебя, пожалуйста, сразу же возвращайся!
Ленька обещал не задерживаться, запахнулся в мамино пальто и, шлепая сандалиями, стал пробираться к выходу.
…В помещении с двумя нолями на дверях он действительно не задержался дольше, чем требовалось. Но когда он вышел на площадку, увидел ведущую наверх лестницу и пробивающийся откуда-то дневной свет, искушение поглядеть хоть одним глазом на то, что делается в гостинице и в городе, овладело им с такой силой, что он начисто забыл все обещания, данные матери.
«Только чуть-чуть погляжу и сразу вниз», — сказал он себе и, подобрав по-женски полы пальто, через две ступеньки на третью побежал наверх.
Ему пришлось пробежать три или четыре лестничных марша, прежде чем он очутился в длинном гостиничном коридоре, по обе стороны которого бесконечной чередой тянулись маленькие, желтые, похожие одна на другую двери. Над каждой из них висела белая табличка с номером. Некоторые двери были приоткрыты или распахнуты настежь, и оттуда струился тусклый сумеречный свет. Посмотрев по сторонам, Ленька прислушался и осторожно заглянул в одну из комнат. Там никого не было. В разбитое окно дул свежий волжский ветер. Вся комната была засыпана битым стеклом и штукатуркой. Платяной шкаф был раскрыт, на полу у дверей валялась железная платяная вешалка. На столе посреди комнаты стояла недопитая бутылка «Боржома», открытая коробка анчоусов, две рюмки, стакан, лежала скомканная салфетка.
Чувствуя, как бьется его сердце и как противно хрустит под ногами стекло, Ленька на цыпочках вошел в комнату, приблизился к окну и выглянул на улицу.
Пушки под окном уже не было. Солнечный вечерний свет заливал улицу, площадь, золотил яркую зелень бульвара, горел на осколках стекла и на белых китайских вазах в разбитой вдребезги витрине магазина «Сиу». Площадь была пуста, лишь несколько штатских с винтовками за плечами лениво похаживали взад и вперед у подъезда углового дома… Было тихо, только навострив уши, Ленька расслышал отдаленные винтовочные и пулеметные выстрелы. Действительно, в Петрограде было гораздо страшнее и куда интереснее.
…Слегка разочарованный, он вернулся в коридор и хотел уже идти к лестнице, как вдруг дверь соседнего номера открылась и оттуда — с большим медным чайником в руке — вышел молодой человек в клетчатой куртке.
Ленька почти столкнулся с ним.
— Здравствуйте, — сказал он, опешив.
— Здравствуй, — ответил тот, останавливаясь. — Не узнаю. А-а! Ты что тут делаешь?
— Я так. В уборную ходил.
— Нашел?
— Нашел.
— Молодец.
— А вы что, — не нашли своего дядю?
— Какого дядю? Ах, дядю? — усмехнулся молодой человек. — Да нет, дядя, оказывается, уехал в Америку…
— В какую? В Северную или в Южную?
— Черт его знает, — в Центральную, кажется. Ничего, проживем как-нибудь и без дяди.
— А вы почему в подвал не вернулись? — спросил Ленька.
— Да понимаешь… Как тебе сказать… Здесь наверху удобнее. Никто не мешает.
— А пули?
— Что ж пули… На свете, братец ты мой, есть вещи куда более неприятные, чем пули. Постой, а с какой стати ты таким халатником вырядился?
— Нас же обокрали, — сказал Ленька.
— Где? Когда?
— Здесь, в номере. Вы разве не знаете?
— Нет. И много унесли?
— Всё унесли. Даже шинель мою утащили.
— Гимназическую?
— Нет, я реалист.
— Жалко. Послушай, скажи, пожалуйста, — а кто твоя мать?
— Учительница.
— Ах, вот что? Гм… Она у тебя хорошая. Правда? Ты любишь ее?
— Люблю, — пробормотал Ленька.
Молодой человек постоял, помолчал и сказал:
— Ну, иди, простудишься.
Ленька не успел сделать и двух шагов, как белокурый снова окликнул его:
— Эй, послушай!
— Что? — оглянулся Ленька.
— Тебя как зовут?
— Алексей.
— Вот что, Алеша, — вполголоса сказал парень. — Ты… это… лучше не говори никому, что меня здесь видел. Ладно?
— Ладно. А маме тоже не говорить?
