Скука, тоска.
И вдруг голос Джапаридзе:
— Придумал! Ура!
Упала на пол пиковая десятка, ладонь Офенбаха застыла в центре адмиральского треугольника. И голос Асси становится громким и слышным:
— С тысяча семьсот семьдесят четвертого года Николай Михайлович Карамзин предпринял издание «Московского журнала», в коем помещал свои «Письма русского путешественника». С тысяча семьсот девяносто пятого года Николай Михайлович…
— Идея! — закричал опять Джапаридзе.
Тридцать глаз обернулись в его сторону.
— Что?
— Какая?
— А ну, не тяни! Говори!
Джапаридзе ставит вопрос ребром:
— Скучно?
Полтора десятка глоток:
— Скучно.
Обросший бородавками палец Джапаридзе поднимается вверх.
— Лотерея-аллегри.
И снова голос Асси уходит в могилу.
— С тысяча восемьсот третьего года-да… Государства Российского-го… Императорский историограф- раф…
Класс уподобился развороченному муравейнику.
Унылая песня Японца переходит на бешеный темп:
Класс взбесился. Скуки нет — какая скука, если в каждой голове клокочет мысль:
— Лотерея-аллегри!
Долой скуку! Не надо карт, колобков и фальшивого тенора Япошки!
— Даешь лотерею-аллегри!
В дверь класса просовывается рука с колокольчиком. Рука делает ровные движения вверх-вниз, вверх-вниз, колокольчик дребезжит некрасивым, но приятным для слуха звоном.
Асси захлопывает томик истории словесности Солодовникова, голова уходит еще глубже в плечи, руки тонут в разбухших карманах, и Асси — незаметно в общем шуме — выходит из класса.
И сразу же у парты Джапаридзе оказываются Янкель, Пантелеев и Японец.
— Даешь?
— Даешь!
Генеральный совет заседает:
— Ты, я, он и он… Компания. Идет?
— Идет.
— Лотерея-аллегри. Черти! И не додумался никто!
— Прекрасно.
— Лафузовски.
— Симпатично.
— А вещи?
— Какие? Ах, да… Наберем кто что может…
Янкель:
— Я в отпуск пойду, принесу прорву.
— И я, — говорит Пантелеев.
Японец, захваченный идеей, решается на подвиг, на жертву.
— Все. Бумаги сто двадцать листов, карандаши… Все для лотереи-аллегри.
Джапаридзе — автор идеи — кусает губы… Он в пятом разряде и в отпуск идти не может.
— Я дам, что смогу, — говорит он.
Завтра суббота — отпуск. Сегодня день самый скучный в неделе, но скуки нет — класс захвачен идеей, которая, быть может, на долгое время заполнит часы досуга Улигании. И Джапаридзе, гордо расхаживая по классу, поднимая вверх толстый, обросший бородавками палец, говорит:
— Я!
В году триста шестьдесят пять дней, пятьдесят две недели.
Каждый день каждой недели в Шкиде звонят звонки. Они звонят утром — будят республику, звонят к чаю, к урокам, ко сну… Но лучший звонок, самый приятный для уха шкидца, — это звонок в субботу, по окончании уроков. Кроме конца уроков, он объявляет отпуск.
Обычно кончились уроки — все остаются по классам, на местах; сейчас же Шкида напоминает сумасшедший дом, и притом — буйное отделение.
В классе четвертого отделения кутерьма.
— Мыть полы! — кричит Воробей, староста класса.
И эхом откликается:
— Мыть полы!
— Полы мыть! Кто?
В руках у Воробья алфавитный список класса.
— Один с начала, один с конца: Еонин, Черных, Пантелеев и Офенбах.
— Не согласен!
— Буза!
— Я мыл в прошлый раз!
— К че-орту!
Скульба, пререкания, раздоры…
Пантелеев, Янкель и Купец не имеют желания мыть полы — им в отпуск… Купец тотчас же «откупается», то есть находит себе заместителя.
— Кубышка!..
Пухленький Кубышка — Молотов — вырастает как из-под земли.
