Кооператор:
— А я согласен. Лучше не смотреть. Вот вас интересует, что в пакете. А посмотрите — может быть, там самый обыкновенный петушок нарисован.
. . . . .
Бедный глупый кооператор имел несчастье влюбиться в соседку. Она игнорировала его.
Утром, когда дама ушла мыться, он говорит мне:
— Вы знаете, я не спал всю ночь.
— Плохо, — говорю. — Бессонница?
Задвигает плотнее дверь и сообщает мне зловещим шепотом:
— Вы знаете, она же спала совсем голая.
— Кто?
— Наша соседка. Совсем без ничего.
— Так вы поэтому и не спали?
— А что ж, — говорит он, опуская глаза. — Ведь человек тоже, вы знаете, живое существо.
. . . . .
Такая большая и важная собака, что ей неудобно говорить «ты».
. . . . .
— Бутылец.
. . . . .
Таня Белых (три-четыре года):
— Мама, задуши электричество.
. . . . .
Забавно звучит в наши дни строка «Илиады» в переводе Гнедича:
Влажного луга питомец, при блате великом возросший…
Неужели уже и тогда был блат? Нет, блата, по-видимому, все-таки не было, было блато, то есть болото.
. . . . .
Любящий брат зовет сестру «Шкурка».
. . . . .
Часа полтора-два сидел в одном ленинградском учреждении, ждал, пока выпишут справку. От нечего делать наблюдал за одним из служащих. Это еще молодой человек — слегка за тридцать. Невысокого роста, лысеющий, чистенько одетый, в пенсне, с черными коленкоровыми нарукавниками. Какую он исполняет должность — не знаю, но делать ему, как и мне, абсолютно нечего. И вот он бродит, зевая, по комнате и ищет для себя занятия. Подошел к настенному календарю, оторвал сразу три листочка — за вчера, за сегодня и за завтра. Внимательно читает все три странички. Какую-то пищу для ума находит даже на той стороне листка, где стоит дата, название месяца и дня. Потом складывает листки пополам и прячет их в задний брючный карман. Задница у него блестит — проерзал на стуле.
Опять бродит, опять зевает. Да так еще зевает, что страшно за его скулы.
Потом подходит к телефону, звонит домой, вызывает домработницу. Спрашивает — есть ли солнце в комнате? И сколько градусов? Ждет, пока домработница сходит и посмотрит.
Снова погуливает, посвистывает, почесывает щеку. Снова звонит по телефону:
— Дайте справочную.
Просит сказать номер телефона вегетарианской столовой. Точного адреса не знает, но нужного добивается настойчиво — звонит по разным номерам, в разные учреждения. Наконец дозванивается до вегетарианской столовой:
— Какое сегодня меню?
Там, по-видимому, интересуются, кто спрашивает.
И он, прикрыв ладонью трубку, негромко говорит:
— Управление милиции.
Снова гуляет по департаменту. Вегетарианское меню вызвало аппетит и жажду. Наливает из графина воды, но сразу не пьет, а ставит стакан на батарею парового отопления.
Заходит посетитель, обращается к нему с вопросом. Он усаживается за стол, выдвигает ящик и, не глядя на просителя, глухо говорит:
— Простите, мне некогда.
В эту минуту мне приносят нужную бумагу, и я лишаюсь удовольствия продолжать наблюдения за этой крысой.
. . . . .
«Если я умру, дорогая Мария, то это ведь входит в мою профессию», — писал своей жене генерал Клаузевиц. Между прочим, Клаузевиц, как и его штатский современник Гегель*, умер от холеры.
. . . . .
Хорошо сказал М. М. Антокольский-скульптор:
«Художник только тот, кто столько же страстно любит человека, как и свое искусство».
. . . . .
Подмосковный писательский дачный поселок называют:
— Неясная Поляна.
. . . . .
Скобарь (псковитянин) говорит:
— Обманул кондуктора: купил билет, а сам пешком пошел.
. . . . .
Экспромт Маршака:
. . . . .
Вчера выступал в школе. После чтения рассказов меня окружили ребята. Просят:
— Напишите книгу о нас! О нашей школе.
— Хорошо, — говорю. — Напишу. С удовольствием. Только если вы мне поможете.
— Поможем, поможем!
— Ну, давайте расскажите что-нибудь интересное…
Стали припоминать. Ничего интересного как будто и нет. Подрались. Прозвище у мальчика: Сосиськин. Ходили на экскурсию в порт…
Через полчаса я вышел на улицу. Направляюсь к остановке и чувствую — кто-то идет следом. Два парня, шестиклассники. Идут в некотором отдалении, подталкивают один другого:
— А ну, расскажи!
— Вали лучше ты расскажи.
Наконец один из них, похрабрее, догоняет меня, — останавливается и говорит:
— Товарищ Пантелеев, можно вам рассказать один случай?
— Пожалуйста. Сделай одолжение. Буду рад.
— Только вы дадите слово, что никому не расскажете?
— Конечно. Не расскажу. Никому.
— Даете слово?
— Даю клятву.
— А напишете об этом?
