— Так они уже растаяли.
. . . . .
Писатель, ездивший в Тбилиси на руставелиевские торжества, отчитывается перед собратьями:
— Шота пили, шота ели, шота руставели…
. . . . .
— Он как-то говорит — не поймешь что. И присвистывает, и причмокивает, и носом еще в это время гудит.
. . . . .
Иринке пять лет. Учимся с нею читать. Никак не может запомнить букву «я».
— Какая это буква?
— Буква «ты».
— Нарисовал яблоко. И написал: «яблоко».
Читает:
— Тыблоко.
. . . . .
Л. Н. Толстой, заканчивая одно из писем нововременцу А. С. Суворину*, желает ему «разориться материально и богатеть духовно».
. . . . .
За стеной молится старуха:
— Батюшка ты наш! Иисус Христос! Долготерпеливый, многомилостивый! Дорогой ты наш! Золотой ты наш! Прости меня, батюшка, Иисус Христос, прости меня грешную, окаянную… Золотой ты наш…
. . . . .
В 1849 году был арестован молодой И. С. Аксаков*. На протоколе допроса — обращенная к графу Орлову* резолюция Николая I:
«Призови. Прочти. Вразуми. Отпусти».
. . . . .
С. Я. Маршак рассказывал, что с ним в клинике лежал какой-то человек, выдававший себя за крупного работника, страшный врун и хвастун. Он говорил, что правительство наградило его орденом, но он будто бы, на что-то обидевшись, не захотел его получать. Тогда правительство прибегло к хитрости. Зная, что товарищ — знаток и болельщик автомобильного дела, его пригласили в Кремль — показать какую-то редкостную машину. И — раз! — наградили орденом.
. . . . .
Заключительные слова письма князя Андрея Курбского* Иоанну:
«Кладу перст на уста, изумляюсь и плачу».
. . . . .
Полтавский губернатор N жестоко преследовал толстовцев, считая, что «эти евангелики самые зловещие революционеры». Вот его доподлинные слова (обращенные к земскому врачу А. А. Волькенштейну):
— Говорю вам, что если бы теперь в наши дни сюда, в Полтаву, прибыл Христос и начал бы свою проповедь о перемене жизни, я принужден был бы отдать приказ полицеймейстеру Иванову арестовать Христа. И он был бы арестован.
. . . . .
Эпиграф для «Кати»[2]:
«Домби и сын часто имели дело с кожей, но никогда с сердцем».
. . . . .
Дзе читает сыну нотации, ставит ему в пример Юрочку Лихтенштейна:
— Вот у моего друга Кости есть сын — Юрочка. Вот это мальчик! Твой ровесник, одиннадцать лет, а играет на виолончели, как артист.
— Пхе! А что он еще умеет делать?
— Играть на виолончели — это уже много.
— Пхе. Пусть он лучше приедет ко мне играть в перышки. Пожалуй и виолончель свою проиграет.
. . . . .
Прошатанное время, прошатанные часы.
. . . . .
Бабушка Александра Ивановна, собираясь на вокзал, всегда выезжала на полчаса раньше. Эти полчаса, как она объясняла, были положены у нее «на войско», то есть на тот случай, если движение задержат проходящие войска.
. . . . .
— Работал я буквально, как трактор, а получил ломаный грош.
. . . . .
Вывеска:
«Ателье моментальной реставрации обуви».
Раньше это называлось несколько проще: холодный сапожник.
. . . . .
Сестры X. Деятельницы и поборницы художественного воспитания детей. Обе, как на подбор, не миловидны.
Выступали на каком-то детском утреннике, устраивали «живые шарады». Выходят на эстраду, закрыв платочками лица, выделывают что-то ногами. Это должно обозначать: па. Потом быстро отбрасывают платки и, улыбаясь, вытягивают голову вперед. Разгадка шарады: па-лица.
Но дети, на вопрос, что означает эта шарада, будто бы хором, в один голос закричали:
— Пахари! Пахари!..
. . . . .
В зоопарке.
Иринка, 5 лет 2 месяца, увидев не в воде, а на суше бегемота, воскликнула:
— Ой, какой хорошенький!
Вообще, давно заметил, что бегемот — любимец детей. Чем же он привлекает к себе маленького человека? Несокрушимым добродушием? Комичностью? Беспомощностью? Огромностью своей?
И огромностью тоже. Колоссальное и мизерное одинаково привлекает ребенка. Слон и медвежонок, бегемот и мартышки, жираф и мышата — вот где чаще всего и больше всего толпится несовершеннолетняя публика.
. . . . .
У вольера, где неподвижно стоит, распластав веером хвост, павлин, этот сказочный красивейшина, как нарек его Велемир Хлебников, накрашенная стерва лет 19–20 вцепилась наманикюренными когтями в проволочную сетку, вытаращила глаза и мечтает вслух:
— Убить бы его и повесить над кроватью, вместо коврика! А? Вот красота-то!
. . . . .
Откуда в русском языке слово «вокзал»? Заимствование? Да, но ни в одной стране мира здание, куда прибывают и откуда отбывают поезда, так не называется.
Воксал (Vauxhall) — пригород Лондона. С давних пор там устраивались всякие увеселительные гулянья. В начале XIX века так стали называть и в России подобные увеселительные сады. А нарицательным для станционных зданий на железной дороге слово «вокзал» стало потому, что в «Павловском музыкальном воксале» под Петербургом был устроен по совместительству и первый в России Bahnhof, то есть то, что сейчас называется вокзалом железнодорожным.
Теперь для меня немного прояснился смысл идиотского романса, записанного мною восемь лет назад в новгородском колхозе от десятилетних девочек:
