Очень ей понравилась электрическая реклама — зажигающиеся на небе буквы. Сидели и читали: «Покупайте подарки в Ювелирторге», «Храните деньги в сберкассе», «Не давайте детям играть с огнем».
Разглядывала зеленого Кутузова и расспрашивала о нем:
— Он хороший?
— Да, он был хороший.
— Он детей любил?
— Да. У него была внучка Катенька, он ее очень любил.
— А других детей любил?
— И других — тоже.
— А меня он тоже любил бы?
— Думаю, что и тебя любил бы.
Потом встретили маму и пошли по каналу домой.
18.10.60.
Ездил вчера с Машуткой в «Советский писатель». На лестнице в Доме книги встретили дядю Леню Рахманова, он уговорил нас зайти к ним, согласившись подождать нас…
В издательстве Машку встретили не хуже, чем другие мои произведения, — пожалуй, даже лучше.
Кто-то спросил, сколько ей лет. Меня рядом не было.
— Три, кажется, — ответила Машка.
Пришел веселый седеющий дядя, А. Н. Узилевский, заместитель директора издательства.
— А-а, девочка, здравствуй! Ты у нас работать хочешь?
— Хочу.
— Ну, будешь работать. Вот тебе стол, вот карандаш, вот бумага.
Пока я разговаривал с Кузьмичовым и другими, Машка успела нарисовать красным и синим карандашом девочку, у которой ноги растут прямо из головы, и еще кого-то.
Рахманов ждал нас на площадке второго этажа. Там — зеркало. И вдруг я вспомнил себя в этом зеркале — семнадцатилетнего, когда мы с Гришей Белых впервые появились в этом доме. Как смущались мы оба. Как я краснел, разговаривая с главным бухгалтером ГИЗа Лихницким. Он, помню, даже спросил: «У вас что, больное сердце»? — «Нет». — «А почему же вы так краснеете?»
Да, не в отца пошла наша Маша.
У Рахмановых сидели минут пятнадцать.
Дома были около четырех. На Марсовом поле успели набрать полные карманы снежной ягоды.
Тетрадь девятая
4 ГОДА 2 МЕСЯЦА
22.10.60.
Вчера вечером читал ей «Золушку». Слушает не очень внимательно: отвлекают картинки — нарядные, почти слащавые красавицы и красавцы.
Долго после этого не могла уснуть. Лежала, вертелась, ждала и звала мать. А когда Элико легла рядом, — тоже не сразу заснула…
Лежит, бормочет что-то. А на часах уже половина первого.
— Пажи…
— Спи, пожалуйста, Маша!
— Пажи…
— Что такое? Что ты там бормочешь?
— Есть такие мальчики. Их называют пажи. Мне папа сказал.
— Да, есть такие мальчики. Были. Ну и что?
— Нет, ничего, я просто хотела тебя проверить: ты знаешь или нет?
. . . . .
Была у меня переводчица из Праги — Ева Долейшова, молодая женщина, мать семилетнего мальчика Иванека.
Машка вернулась с прогулки в четвертом часу. С некоторым удивлением прислушивалась она к незнакомому акценту гостьи. То, что вокруг нее не совсем правильно говорят по-русски, к этому она уже привыкла. Но тут язык ломали как-то по-особенному. Чтобы понять некоторые вопросы, ей приходилось морщить носик.
Больше всего она удивилась, когда гостья, прощаясь и протягивая ей руку, сказала:
— Ну, здравствуй!..
— До свиданья, — ответила все-таки Машка.
24.10.60.
Ездили в Пушкин — показывать бабушке дворцы и парки.
В Пушкине нас встретила зима. Уже глубокий снег. И чистый морозный воздух.
День какой-то чеканно золотой. В садах и парках лежит снег, а многие деревья еще зеленые. И — солнце. И какой-то особенный блеск шпилей и куполов.
Когда входили во дворец, Машка спросила:
— А принцесса где здесь?
Обратно шли мимо лицея, мимо памятника Пушкину, мимо китаевской дачи. Машка уже устала, ни о чем слушать не хотела, только на беготню и на игру в снежки ее хватало.
. . . . .
Вчера подарил ей коробку с буквами (которые сам когда-то вырезал из черной и темно-зеленой бумаги). Сегодня, не успела отзавтракать, как уже коробка на столе, буквы рассыпаны по клеенке («Ой, папа, папа, я нечаянно молоко пролила и буквы запачкала!» — «Ничего, доча»). Складывает с моей помощью слова: «Маша», «мама», «слон», «юбка»…
Теперь не остановишь ее.
. . . . .
Вчера за обедом у тети Ляли кто-то пересказал фельетон, слышанный по радио, — о том, как приезжий человек слышит в магазине:
— Дайте, пожалуйста, хороший лимон. Мне для больного.
И другой — для больного. И третий…
И приезжий думает: «Наверно, в Ленинграде эпидемия».
Мама сказала:
— А я всегда говорю: «Дайте, пожалуйста, виноград для моей дочки Маши».
Машку что-то осенило. Глазенки блеснули.
— Да. Мама галявит: «Дайте для моей дочки». А я галавлю: «А я его все равно есть не буду. Я виноград не люблю».
Мама уверяет, что ничего подобного не было, что этот анекдот Машка тут же за столом сочинила.
. . . . .
После прогулки вчера заходили в гастроном. Я купил несколько палочек леденцов. Машка никак не может запомнить это простое русское слово.
После ужина прибегает:
