– Давай поможем.
– Аль ты сам, Степан, впрягись и пошел.
– По холодку-то пошел да пошел.
– Ого-го. Гляди, граждане, на представление.
– Вот это спектакля!
От мужицкого хохота Степан, как-то весь оседая, опустился рядом с Николаем бормоча:
– Эх, Коля, Коля!..
– Поломка, должно быть… а где, не пойму, – желая успокоить Степана, проговорил Николай и посмотрел в радиатор.
– Хе-хе, поломка, слышь. Видали, граждане? – Чижик повернулся к толпе так, как будто она ждала его слова. – Ломатели, пенек им в нос.
Николай зло окинул мужиков взглядом и полез под трактор. А из толпы снова полетело:
– Брюхо у него, должно быть, не в порядке.
– У кого?
– У трактора.
– За фельдшером послать… аль за повитухой?
– Порошков ему дай, Степан. Порошков.
– Две тысячи вбухали, а-а?!
Разжались тонкие губы у Плакущева Ильи:
– Две тыщи? Они трешника не заплатят.
– Разве вон с Давыдкиной лысой башки клок волос, – подхватил Чижик и, довольный своей остротой, громко засмеялся. – С лысой башки клок волос. Вот это да!
– Граждане, – начал, волнуясь, Яшка Чухляв, – зачем ржете-то?… Может, и правда, какая беда?
– Знамо, беда: купили пахалку, а она – махалка… Ну, поглядели, мужики, что есть коммуния. Айдате теперь по домам. Своих хреновских коней запрягем да на пашню. А эта коммуния еще долго тут будет – наглядимся, – процедил Плакущев и первым тронулся с «Брусков». За ним, галдя и тесно сбиваясь на узкой колеистой дороге, двинулись и широковцы, как цыплята за клушкой.
– Вот я и говорил, – обрадованно прокричал Шлёнка, выбегая наперед, семеня перед Плакущевым, давая этим знать о своих утренних делах. – Вот я и говорил… не пойдет… порази меня гром, не пойдет, – и казалось, у Шлёнки не хватает только хвоста, а то он совсем бы походил в своем рвении на услужливую дворняжку, прыгающую перед хозяином.
Плакущев окинул его смеющимися глазами.
– Да ты уж, что и говорить… отгадчик.
Толпа уходила, унося с собой смех, гоготание, перешептывание. На месте остались только Яшка Чухляв да Никита Гурьянов. Никита как будто только теперь разглядел, что перед ним действительно трактор: обошел его несколько раз, потрогал колеса и тихо проговорил, ни к кому не обращаясь:
– Железные? Эх, вот дьяволы… а землю примять он не могет? И хлеб не прокоптит керосином?
– Прокоптит! Уйди, – Николай толкнул его ногой и выскочил из-под трактора. – Кто-то тыкал тут… вы… караульщики! – Затем быстро повернул ручку трактора и, мельком глянув вслед уходящей толпе, быстро вскочил на сиденье.
Трактор взвыл, заревел – завозился так, словно собирался со всего разбега перепрыгнуть через рытвину, но, взнузданный седоком, горячась, весь задрожал, затем отхаркнулся клубом дыма, чуточку подпрыгнул и всей своей тяжестью двинулся вперед, врезываясь двумя стальными лемехами в землю.
Рев трактора снова рванул широковцев. Они кинулись назад, и разом из сотни грудей вырвались одобрительные возгласы.
И все смешалось…
Люди взметнули сухую землю, бились друг о друга, люди стремились протискаться поближе, – уставя глаза только в одну точку – на стальной лемех, на свежую борозду, сливая свои голоса в один гам. Степан Огнев бежал за трактором; взмахивал руками, как мельница крыльями, мелькая на утреннем солнце синей, пришле-панной к спине заплаткой, и что есть силы кричал:
– А ну-ка, милай, докажи! Докажи, милай! Крой, Коля, крой! Ну-ка рвани!
И казалось – шел не трактор. Казалось, Николай Пырякин сворачивает гору в каменных глыбах. А шел всего только трактор. Он – огромный сизый жук, – ревя, уже обегал заросшую пыреем канаву. Впереди него, пересекая путь, тянулись две колеи старой дороги. Они вились из-под Волги и напоминали удавов, лежащих на припеке утреннего солнца.
И широковцы пристыли на месте.
Чижик же задвигал на голове картузом:
– Ну, это ему не взять… Не взять дорог.
Не успел Чижик закончить своей мысли, как свистнули лемеха, и трактор заревел, зарычал, попер дальше в гору, ломая целину.
В реве трактора гудели мужики, щупали, измеряя борозду:
– Эх, пять вершков!
– Шесть!
– Вот это дерет!
– До новей достал!
Но Чижик и тут не унимался:
– Пашет-то он гоже, слова нет. Да уж больно тихо идет. Это на лошадях спорнее.
– Гуляй-ка за мной, – предложил Николай.
Чижик оторвался от толпы, пошел за трактором. Николай улыбнулся, глянул через плечо и пустил трактор на вторую скорость. Чижик сначала вразвалку зашагал рядом, потом поддал шагу, выскочил на целину, семеня рядом с трактором.
– Мне это что… я, и не поемши, обгоню.
– А ну… а ну, – Николай вывел трактор на равнину. Чижик вприпрыжку кинулся за машиной, путаясь ногами в пахоте.
– Не отставай!
– Гляди, убежит!
– Да кого выбрали… Пускай вон парень какой бежит! – понеслось из толпы.
Чижик, слыша советы, выкрики, понимая, что борется с трактором не в одиночку, что за его спиной стоит все Широкое, что провал – удар по всем, кинулся, стараясь заскочить вперед, но, добежав до поворота, задышал, как лошадь под тяжестью в гору. И, смахивая пригоршней пот с лица, еще веря в себя, в свои силы, не сдавал, хорохорился, что-то бормотал.
– Подогнать, что ли?! – крикнул через плечо Николай и быстрее пустил трактор.
– Нет. Устанет. Гожа, – ответил неожиданно для всех Чижик и со всего размаху бросился в мягкую пахоту.
Толпа покрыла хохотом бой Чижика с трактором, а трактор вновь заревел, зарычал, поднялся на возвышенность и убежал на другой конец «Брусков».
Тихо, ровно змейка, вполз в толпу Егор Степанович Чухляв. Огнев заметил его и тронулся к нему. Мужики расступились и замкнули их обоих в круг, напряженно следя за каждым их движением, как следят люди за борцами, когда те сходятся.
– Ну… Кто кого? – и Огнев мотнул головой на трактор.
Чухляв долго молчал, щуря кошачьи глаза под белобрысыми бровями. Затем весь встрепенулся, точно его кто кольнул, и, сунув глубже картуз на голову, прохрипел:
– Посмотрим-ща. Не хвали кашу, коли просо не посеяно, – и, заложив руки за поясницу, двинулся из толпы. – Пустите-ка… Столпились.
Мужики молча расступились и долго смотрели, как шагает он напрямик через «Бруски» в Широкий Буерак.
И всем показалось – руки на пояснице у Чухлява крепко перевязаны.
Звено восьмое
1
