– А я делал то же, что и каждый член нашей организации, – ответил Подволоцкий и заметно сник, но тут же выправился и снова с достоинством посмотрел на Кирилла.
– Видите ли, вы слишком многое берете на себя. Слишком героями выставляете себя, – спокойно заговорил Кирилл. – Ведь нам же известно, что при такой ломке, какую производит в стране наша партия, неизбежны и ошибки и издержки. Мы же знаем, что крестьянин, который привык жить в своем хозяйстве, при своем загончике, идя в коллектив, колеблется, отступает и наступает. А вы и эти колебания-отступления приписываете своим действиям, или, вернее, воздействиям. Уж слишком героями себя рисуете.
Подволоцкий улыбнулся и, презрительно скосив глаза, проговорил:
– Там, где рана, там и микроб. Мы ваши ошибки превращали в наши боевые участки.
«Попал в кон», – подумал Кирилл и неожиданно спросил:
– А Жаркова вы знали?
Подволоцкий снова презрительно скосил глаза.
– Это вопрос не совсем умный. Я также могу вам задать вопрос: а Сергея Петровича Сивашева вы знаете?
– Ну, да. Это я к тому, что вот Жарков в своих показаниях говорит, что вы бывали у него в кабинете, в крайкоме партии, и читали там документы. Что это он – на вас все сваливает, жизнь себе выторговывает?
Подволоцкий еле заметно дрогнул, а Богданов взглянул на Кирилла, зная, что Жарков в своих показаниях вовсе не упоминал фамилии Подволоцкого.
– Да. Я бывал у него в кабинете. Читал документы, – сказал Подволоцкий. – И отправлял за границу. Что вы от меня еще хотите?
– Мы от вас вообще ничего не хотим, – проговорил спокойно Кирилл и хотел было встать.
Глаза у Подволоцкого-Юродивого блеснули, будто у волка, когда к его клетке подносят кусок мяса и тут же отнимают.
– Ага, – сказал про себя Кирилл и продолжал: – Вы сами захотели нам рассказать. А так ведь мы о вас уже все знаем. Например, нам известно, что вы лично убили секретаря районного комитета партии, – Кирилл сделал длинную паузу, будто думая о чем-то другом, и резко кинул: – Василия Брускова, он же Шлёнка. Так? Ага! Вот видите, какая у нас осведомленность. И мы можем с вами распрощаться. Прощайте.
Губы у Подволоцкого-Юродивого побледнели, глаза забегали.
– Погодите, – сказал он. – Я вам скажу то, чего вы еще не знаете.
«Не умен. Трус…» – подумал Кирилл и снова сел.
– Слушаем.
– У вас работает Бах, – начал Подволоцкий-Юродивый и, увидав, как Кирилл качнулся, не в силах сдержать своего изумления, улыбнулся так же, как только что улыбался Кирилл. – Бах – ваш враг. Что вы на это скажете?
Кирилл оправился.
– Просто не поверю: хотите в петлю вместе с собой затащить и Баха.
Подволоцкий встал, зашагал по кабинету твердо, уверенно и зло.
– Знаете что, если бы я был на воле, я потребовал бы от вас ответа за оскорбление. Я офицер. – Он еще несколько секунд расхаживал по кабинету, затем присел и сказал: – Я человек не глупый и понимаю, что главное сказано и молчание теперь – не спасение. А я хочу жить. Я понимаю, мы перед вами многоголовый политический труп, который никакими силами воскресить нельзя.
– И на этом спасибо. Баха! Баха давайте! Иначе я вас пристрелю. Здесь же, как пса. Понимаете, господин офицер?
– Вы шутите?!
Кирилл, поняв, что Подволоцкий-Юродивый играет им, выхватил маузер из стола и проговорил:
– Я вот сейчас над вами такую шутку сыграю…
Глаза у Подволоцкого-Юродивого снова заблестели, но он спокойно сказал:
– Бах – троцкист. Боротьбисты, бухаринцы, зиновьевцы, троцкисты – все, кто против вас, все с нами. – И Подволоцкий-Юродивый рассказал все сначала: и то, как он вместе с Плакущевым участвовал в уничтожении лошадей, и то, как он принимал участие в полдомасовском восстании, и то, как он потом перекинулся на строительство, где встретился с Бахом. – Бах знал о нашей организации. Вам этого мало? Бах должен был убить вас на охоте. Он должен был еас убить в тот момент, когда раздастся выстрел в Москве. Надеюсь, вас и это интересует? – Подволоцкий снова улыбнулся. – В Москве мы готовили крупное дело. Дело это было поручено мне и Жаркову.
Кирилл нажал кнопку, раздался звонок, в кабинет вошли люди в военных шинелях.
– Уведите. И немедленно ко мне Баха.
Бах в кабинет не вошел, а впрыгнул. Прыгающей походкой он подбежал к столу и, чуть нагнув голову, из-под пенсне удивленно глянул на Кирилла и Богданова. И показался он Кириллу в это время коротеньким, маленьким и юрким, как рыбешка-оголец.
– Партийный билет сюда, – проговорил Кирилл и, не глядя на Баха, протянул руку.
– В чем дело? – тявкнул Бах.
– А вот в чем, – и через стол, со всего размаха, не помня себя, Кирилл ударил Баха по лицу.
Бах отлетел в сторону и, скользя по паркетному полу, пронзительно закричал:
– Не буду… Ой, я больше не буду… – и пополз, шаря руками пенсне, цепляясь за ноги Кирилла.
Кирилл пинком отшвырнул его.
– Я не за себя ударил, за партию. Тебе – и вам таким мы доверяли. Богданыч, пойдем спасать старого дурака, – сказал Кирилл, и они отправились к Лемму в гостиницу.
10
Кирилл открыл Лемму, кто такой был научный сотрудник опытной станции, с которым дружил Лемм. К удивлению Кирилла и Богданова, Лемм стал защищать не только себя, но и Юродивого. Тогда Кирилл показал ему несколько фотографических карточек: первую – Юродивый, он же полковник Подволоцкий, на параде среди офицеров и генералов; вторую – Подволоцкий с карательным отрядом расстреливает коммунистов в Сибири при Колчаке; третью – Подволоцкий в шутовском наряде Юродивого скачет на палочке по улице Широкого Буерака; четвертую – он же, Юродивый-Подволоцкий, только не в шутовском наряде, рядом с Леммом.
– Да что вы мне все это показываете?! – взорвался Лемм.
– Да, тебе надо в баньке вымыться, хорошенько. С теркой. – Кирилл обозлился и прочитал показания Юродивого-Подволоцкого: – «Я, Подволоцкий, показываю. Я часто бывал у Лемма. Во время своей длительной и упорной борьбы я немало встречался с большевиками. Есть три категории большевиков. Одна – неподкупная, упрямая и умная. Этих надо было бить, но их нельзя было не уважать. Вторая – читари, они все хотят победить цитатами. Эти невредные. И третья категория – размягченные, такие, которые падки на лесть, которые все время себя мнят корольками. К ним принадлежит Лемм. А так как он и сам кем-то обижен, то невольно еще больше помогал нам. Например, он сразу поверил, что пожар на четвертом участке возник от самовозгорания торфа-крошки, и стал защищать эту точку зрения. Нам это было на руку, ибо…» – Кирилл оборвал чтение и не успел опомниться, как Лемм выхватил браунинг и два раза выстрелил себе в грудь.
– Гниль! – с омерзением вырвалось у Кирилла, и он покинул номер гостиницы.
Через несколько минут ему позвонил Богданов:
– Лемм еще не умер. Просит тебя. Зайди.
– Не пойду. Он плюнул своим выстрелом в партию! – ответил Кирилл.
– Нет. Ты приезжай. Он хочет что-то тебе сказать.
«Что он мне еще может сказать? – подумал Кирилл. – А может…» – решил он и отправился в гостиницу.
Лемм лежал с закрытыми глазами. Его седые, с дымкой, вихрастые волосы повяли, и прилегли его всегда таращившиеся усы. По всему было видно – он отходил. И, когда к нему приблизился Кирилл, он долго всматривался в него, наконец еле внятно прошептал:
– Простите меня.
– Чего же прощать? Вот выздоровеете – поговорим. Доктора говорят, не опасно. Выздоравливайте, –
