врастайте в социализм. Ты вот хорошо знал Плакущева. Как он мирно врастал в социализм? Что он настряпал в долине Паника?… Сулит блаженство, но за таким блаженством – море крови… А в сущности тянут к реставрации, к сдаче на милость врага… А нам надо стать железной силой. – Богданов забегал по плотине, кутаясь, по старой привычке подхватывая обеими руками брюки, и резко кидал слова: – Мы их так тряхнем, что только пух полетит. «Страна устала». «Страна изошла кровью». Вишь, на что ссылаются. Как будто вся партия не знает, что страна устала, что ей надо бы отдохнуть. Знает. Но ведь есть мотивы более веские. Враг напирает, враг собирается с силой – и вне нашего государства и внутри, – и если мы в ближайшие же годы не превратимся в могучую силу, враг нас утопит в крови… Да, да, милый мой, утопит. Никакой милости, никакой пощады от него не жди… И поэтому надо подтянуть на время животы и ринуться вперед. И ты езжай на совещание. Езжай и скажи там от всего сердца то, что думаешь. Ты – народ. Может, устыдишь… Хотя они давно и стыд и совесть потеряли. – Богданов снова зашагал молча, затем повернулся к Кириллу и, из-под низу глядя ему в глаза, хитровато улыбаясь, проговорил: – Ты только имей в виду: на всяких совещаниях в Москве хорошие работники не только говорят, но и дела делают. Многие остолопы думают, что на конференциях, на съездах, на совещаниях большевики только и занимаются тем, что разговаривают. Нет, милый мой, там и дела делают. Понимаешь? И ты к тому сунься, к другому сунься. С пустыми руками не приезжай…
4
…Кирилл попал в Москву в самый разгар боев.
Спор поднял страну… и тогда Сталин бросил новый клич: «На всех парах устремиться вперед. Иного выхода нет».
– Ого! Что хозяин-то делает, – проговорил Кирилл, подсаживаясь к Лемму, которого тоже – как члена ЦИКа – вызвали на совещание. – Молодец. Многие уже закряхтели, а он смотри-ка чего: на всех парах вперед.
Лемм пожевал губами и стал развивать перед Кириллом ходячую в то время теорию о деградации крестьянского хозяйства.
«Экий хрен смоленый: все на крестьян ссылается… И какое он только на это имеет право!» – подумал Кирилл и в упор посмотрел на Лемма, впервые видя, что лицо у того не просто старое, а какое-то измызганное, с мелкими синими жилками, похожими на плесень.
В это время в президиуме промелькнул Бухарин. Он пробежал быстро, юрко, как мышка. Рыжая бородка у него клинышком, на голове плешь, а сам он весь какой-то кокетливый.
– На девушку похож… которая это… на выданье себя чувствует. Верно?… Как он? Воюет?
– Башковатый, – подчеркнул Лемм. – Первый марксист у нас.
– Ну, это ты опять зря! И у кого это у нас? – обозленно бросил Кирилл и, увидав Сергея Петровича Сивашева, хотел было подняться и пойти к нему, но тут же нагнулся и сообщил Лемму: – Нам деньги нужны на строительство. Понимаешь ли? И ты бы вот похлопотал. Может, замолвишь перед кем-либо словечко? Я неопытный. А Богданов прихворнул. Печень у него, – врал Кирилл и даже обнял Лемма.
– Вот тут и гвоздь. На всех парах вперед, а пети-мети нет. – Лемм потер палец о палец так, как будто в пальцах была монета.
– Э-э-э, да ты расстраиваешь только, как нарыв. – Кирилл поднялся и пересел в другой ряд.
Первые дни в зале совещания шли страстные споры, и участники выслушивали ораторов с большим вниманием. В первый же день выступил Зиновьев. Когда он вышел на трибуну, в зале все примолкли, а Кирилл удивился: Зиновьев вовсе не был похож на политического деятеля – у него огромная, лохматая голова, и, видя эту голову, можно было предположить, что туловище у него могучее, но у него были хрупкие ноги, щуплые, хилые руки. И еще больше удивился Кирилл, когда Зиновьев заговорил тонким, звонким голосом кастрата. Зиновьев долго говорил о стране, о людях, особенно долго о крестьянстве, снова повторяя, что для подъема экономики сельского хозяйства надо – «и во что бы то ни стало» – создать условия, чтобы каждый крестьянин приобрел лошадь, что коллективизировать крестьянство еще рано. Это были в сущности те же мысли и те же доводы, которые когда-то высказывал Илья Гурьянов. Высказав все это, Зиновьев принялся «каяться», признавать свои ошибки… и не успел он еще закончить речь, как по залу были пущены злые слова: «Гриня Зиновьев дерет сам себя… как медуза». Следом за ним тогда же выступил Каменев. Этот походил на деревенского торгаша, содержателя постоялого двора «на бойком месте»: у него серая борода, сам он низенький, кряжистый, из таких торгашей, которые одним ударом валили с ног крепких купцов. Этот тоже говорил очень долго и страстно, но чего он хочет – Кирилл не понял. И ему показалось даже, что с Каменевым и спорить не о чем. Но на Каменева напали и разнесли его. А тот сидел и недоумевающе разводил руками, как бы говоря этим: «Ничего не понимаю… и за что только меня лупят?»
А сейчас вот выступил Бухарин. Свои теоретические выкладки он то и дело пытался подкреплять выдержками из Карла Маркса, Владимира Ленина и чаще из Фридриха Энгельса. А в сущности все, что высказывал Бухарин, оскорбляло настоящих коммунистов. Тут было и «обогащайтесь», и «стабилизация капитализма», и «деградация крестьянского хозяйства». И речь его многих молодых коммунистов не только удивила, но и оскорбила: некоторые молодые коммунисты учились и по книжкам Бухарина, особенно в вузах, на рабфаках… и вот теперь, когда вся страна сдвинулась, он натянул вожжи и предлагает отдохнуть… подождать… присмотреться… И молодые коммунисты, в том числе и Кирилл Ждаркин, слушая Бухарина, с омерзением думали:
«И как это я верил ему!..»
Первые два дня оппозиционеров еще слушали, но на третий день с утра, во время выступления бухаринцев, зал почти опустел. Участники совещания разгуливали по коридорам парами, тройками, группами. В зале сидели только те, кто ждал своего «слова»; сидел в зале и Кирилл. Наконец и он не вытерпел и ушел.
В коридорах шли деловые разговоры: одни просили «по-товарищески» отпустить тракторов, другие – выписать из-за границы необходимое оборудование, третьи – тоже «по-товарищески» – просили ссудить денег. Кирилл ехал на совещание, чтобы выступить в защиту генеральной линии партии, выразителем которой в то время являлся Сталин, но тут он вдруг увидел, что вопрос о том, с кем идти, давным-давно решен, что все эти люди, как и Кирилл, непосредственно связанные с действительностью, – директора заводов, начальники новостроек, руководители совхозов, секретари крупных партийных организаций, – все те, для кого построение социализма в одной стране вовсе не дискуссионный вопрос, как не дискуссионный вопрос для голодного – садиться или не садиться за стол, уставленный яствами.
– Ба-а-а! – вскрикнул Кирилл, перепугавшись, что с общего стола все расхватают, и кинулся разыскивать нужных ему людей, которые могли бы «кое-что» отпустить на строительство металлургического завода в урочище «Чертов угол». «Вот взгреет меня Богданов. Эх, вислоухий, вернусь теперь с пустыми руками», – с тоской подумал он и, увидав Сергея Петровича Сивашева, небрежно расталкивая людей, кинулся к нему.
– Сергей Петрович! Помогай… помогай, пожалуйста, – торопливо, даже не поздоровавшись, проговорил он.
– Что? Опять, что ль, «пей-гуляй, однова живем»?
– Да нет. А вот – материальцу бы… на строительство.
– Да ведь тебе сейчас выступать надо.
– Ну, это как-нибудь потом… А вот материальцу бы… голичек бы, машин… того, другого.
– «Того-другого». Ишь ты, язычок-то какой, – и, подхватив Кирилла под руку, повел его, представляя: – От земли. Зовут Кирилл Ждаркин… А надо бы назвать Глыба. У ево под ногами земля хрустит, – и шепнул Кириллу: – Так и валяй-коверкай из себя мужичка: податливы наши главки на это. Мужичок, дескать, у ево карман богатый. А каша сама в рот не лезет. У-у, черт! – Он ткнул кулаком в бок Кирилла и скрылся.
Кирилл закружился. Сначала он чувствовал себя так же, как если бы кинулся вплавь один через большую реку, но потом быстро освоился.
Одному строителю – на юг – он запродал несколько эшелонов соснового леса, в уме прикинув, что сведет самый старый лес, тот, который уже стал гнить на корню. У другого забирал в обмен на уголь десять вагонов овчин, не доверив ему из овчин шить полушубки.
– Мы сами сошьем. Зачем же вас утруждать, – говорил он, в то же время думая: «Экий. Натискает в полушубки всякой дряни, а потом кряхти».
