Что было потом – он хорошо не помнит. Он лез вперед, кричал до хрипоты, не стесняясь, рукавом нового пестренького пиджачка смахивая слезы, и аплодировал даже тогда, когда председательствующий возвестил, что «в президиум предлагается избрать Никиту Семеновича Гурьянова, мастера земли, представителя колхоза «Бруски».
– Тебя выбирают, Никита Семенович, а ты аплодируешь, – сказала Стеша.
– А-а-а! Что ж, стало быть достоин, – и, не дожидаясь, когда его вызовут, направился в президиум.
Он шел неторопко, вразвалку, но на полпути остановился: председательствующий объявил, что «в президиум предлагается избрать Степаниду Степановну Огневу, лучшую трактористку Союза».
– Ого! – сказал Никита и поманил к себе Стешу: – И тебя туды же. Пойдем!
– Погоди, Никита Семеныч. Позовут.
– А чего годить. Раз выбрали – пойдем, а то все расхватают.
И верно, не успела Стеша сделать и нескольких шагов, как места за столом в президиуме были заняты.
– Ну, вот, – поднимаясь по лестнице на сцену, ворчал Никита. – Говорил тебе, пойдем. Тут народ такой: живо первейшие места захватят, а тебе – задворки.
Стеше досталось место в самом последнем ряду. Она присела на крайний стул и, оглянувшись, увидела, что сидит в этом ряду одна, и ей стало неловко: ей показалось, что весь зал, все эти семь тысяч человек смотрят, на нее, и ей захотелось смешаться с людьми, скрыться, но скрыться было некуда, и она согнулась, прячась за спины сидящих впереди нее членов президиума. Временами она забывалась, но потом снова начинала беспокоиться, прятаться за спины.
А Никита действовал:
– Тут, как на пустыре, – сказал. он и пошел в первые ряды.
Как только он приблизился к столу, его подхватил под руку Сергей Петрович Сивашев и повел к Сталину:
– Товарищ Сталин, – сказал он. – Вот наш мастер земли – Никита Семеныч Гурьянов.
Сталин быстро встал и, пристально, чуть задрав левую бровь, всматриваясь в Никиту, проговорил:
– А-а-а. Знаю. Никита Семенович? – Он пожал Никите руку и, не видя свободного стула, подал свой. – Садитесь, пожалуйста.
Никита ни такой встречи, ни того, что Сталин уступит ему стул, ни вообще, что вот сию же минуту встретится со Сталиным, – Никита ничего такого не ждал и в первую минуту совсем было растерялся, но Сталин еще раз сказал:
– Садитесь, садитесь, – и чуть не силой усадил его.
– Чай, я… Чай, я, Иосиф Виссарионович… – Никите трудно было выговорить отчество Сталина, но он всю дорогу твердил его, и теперь вышло хорошо. – Чай, я… я, чай, и постоять могу: у меня ноги-то хожены.
– В ногах правды нет, – сказал Сталин.
– Оно эдак, – согласился Никита и все-таки хотел было встать, но в это время откуда-то кто-то подал второй стул, и Сталин сел рядом с Никитой.
Что происходило в эти часы с Никитой – ему трудно было понять: он говорил и действовал как-то безотчетно, он ясно сознавал и понимал только одно – свое величие, потому что это было просто, это было понятно, хотя до этого Никита об этом и не думал. Он знал, что он работает на колхоз, знал, что колхоз его сила, что колхоз дает ему радость, но то, что его труд ценен для государства, и когда Сталин сел рядом с ним, Никита, выставив вперед свои огромные, заскорузлые руки, сказал:
– Ну, что жа, Иосиф Виссарионович, я сам-сорок смахнул. Вот этими руками.
Сталин еле заметно улыбнулся:
– Ну-у! Сам-сорок? Это хорошо. Один!
– Ну-у! Где одному. С бригадой. – И в следующую секунду Никита уже стал непосредственен и откровенен, как ребенок. – И теперь, пожалуй, награду бы мне за это. А-а-а? А то с чем домой вернусь?
Никита ждал, что Сталин снова еле заметно улыбнется. Но Сталин ответил весьма серьезно:
– Что ж! Заработал! Получить надо. Ныне награда дается за труд. И надо получить. Вон y Михаила Ивановича Калинина.
Тогда Никита засопел и тихо, еле слышно:
– Да ведь награда-то не мне одному нужна… Вы уж меня извините. Я ведь что? Ноготок. А колхоз – рука. У нас голова есть большая – Захар Вавилыч, Стеша Огнева.
– Где она? – спросил Сталин.
– Во-он, – показал Никита на задний ряд. – Епиха Чанцев.
Тут Сталин засмеялся как-то в себя, чтобы не нарушить общего хода собрания, и тихо спросил:
– А вы помирились с товарищем Чанцевым? Слыхал я, зимой вы пошумели с ним из-за навоза…
Никита был крайне удивлен, что Сталин знает и об этом, и в то же время ему стало нехорошо оттого, что история с навозом известна Сталину, и он, чтобы отвести разговор, сказал:
– Ай и его знаете? Епиху? Откуда?
– Сергей Петрович рассказывал, – просто ответил Сталин.
– А-а-а. Он у нас, Епиха, хоть и хроменький, а с башкой. Его бы сюда. У него ноги-то в бездейственном положении, и ему в передвижке запрет положен. А аэроплан бы за ним… – и перепугался Никита: – Что? Может, дорого? Так половину мы колхозом бы внесли. За него внесут.
– Вот это хорошо. Очень. О Чанцеве вы вспомнили. Очень хорошо, – и тут же, повернувшись к какому-то человеку, Сталин сказал: – Пошлите за товарищем Чанцевым аэроплан. Сюда надо доставить. На совещание. – И снова к Никите, всматриваясь куда-то вдаль: – Очень хорошо… В том наша сила: друг другу помогать в борьбе, друг о друге заботиться и славу делить.
Никита, сам пораженный таким оборотом, вскрикнул:
– Ну-у, чай гору народом-то свернули. Балбашиху. Узнали, в горе озеро подземное. И на поле его, воду то есть. С народом. Один человек что? Комар. А когда вместе – слон.
Стеша видела, как Сталин то и дело нагибался к Никите, о чем-то расспрашивал его и, сдерживая смех, очевидно не желая нарушать порядка совещания, крепился, но временами, прикрыв рот рукой, начинал вместе с Никитой хохотать – громко, заразительно.
«Ах, если бы он со мной поговорил», – мечтала в это время Стеша.
И вот Никиту пересадили ближе к Михаилу Ивановичу Калинину. Его о чем-то упрашивают и Сталин и Калинин. Никита качает головой, отнекивается. И вдруг, приподнявшись, он громко заговорил:
– Ну, что же. Ну, давай. Давай поправлю. – Он, видимо, не ждал, что его слова через радиоусилитель облетят весь зал, и, чтобы не быть смешным, добавил: – Граждане, приятели от полей и другого, Михаил Иванович тут на меня насел, говорит: «Правь пока народом». Что делать? Беру вожжи в руки и даю слово Константину Петровичу Каблеву.
Константин Петрович Каблев вышел на трибуну. Ему лет девятнадцать, не больше. У него еще только пушок на верхней губе. Он волнуется и никак не может начать речь. Вот он надул щеки, и лицо у него стало похоже на самовар. Так он делал, когда приходил в хоровод, чтобы посмешить девчат. И тут он надул щеки, и зал грохнул хохотом, а те, кто приехал вместе с Костей, ахнули: вот провалит… вот позор!
– Валяй, Костя! Крой! – кричат они.
– Крой, крой, – поощряет Никита. – Тут, окромя своих, никого нет.
«Эка, как легко – крой», – думает Костя и, глубоко вздохнув, так, что плечи у него чуть не коснулись ушей, заговорил:
– Приветствую любимых вождей наших и стоящего во главе партии товарища Сталина.
Эта часть речи по плану должна была быть на конце, но Костя все перезабыл. И люди бурно зааплодировали. Костя собрался с силой и «крыл» дальше. Он рассказал о том, как он работал на тракторе «Универсаль-2» и как его, Костю, из одного колхоза «бабы тяпками выгнали».
– И что же получилось? Там, где я работал на «Универсаль-2», где я произвел пятикратное мотыжение, букетировку и копку, там урожай свеклы, – слушайте, какой был, – четыреста центнеров с га, а там, откуда меня прогнали несознательные женщины тяпками, – урожай восемьдесят центнеров. А когда я окончил работу, – Костя ухмыльнулся, вытер рукавом пот на лице, – и когда я хотел отправиться домой, колхозники пригласили меня в гости и угостили меня хорошо и даже вином поили и домой отвезли…
