— Потому, наверное, и в глазах моих темнеет, доченька. Если бы можно было кровь остановить, так нечем.
— Ой, дядя, ручьём течёт. Как же остановить?
— Ты ещё мала, доченька, а где твоя мама?
— Мама сердце надорвала, она войны боится, а я не боюсь, я вам перевяжу руку, кровь и перестанет.
Солдат смотрел на Явдошку ласково, будто хотел погладить её по головке, но здоровой рукой должен был придерживать винтовку.
Явдошка поискала глазами по углам сеней, но ничего подходящего для перевязки не увидела; тогда она сняла свой белый фартучек с вышитыми по низу петушками и начала обматывать им окровавленное плечо.
Чтоб ей было удобнее, солдат немного пригнулся, а сам всё смотрел и смотрел на девочку, пока на глаза его не набежали слёзы.
— Как тебя звать, доченька?
— Явдошка, а маму — Онипка.
— Явдошка! Вот спасибо тебе, Явдошка, сразу полегчало. Вроде со своей Галочкой поговорил.
Винтовка сползла на край плеча, солдат сморщился и застонал,
— Бросьте её, дяденька,— замахала руками Явдошка,— она тяжёлая.
— Нельзя, доченька, над ней люди трудились. И сила в ней большая... Ты её перевесь на другое плечо.
Явдошка даже покраснела от натуги, пока перевесила винтовку на другое плечо.
Солдат поднялся и вышел во двор, плечи его опустились, он едва передвигал ноги.
Явдошке и жаль было дяденьку и радостно, что ему стало легче, когда перевязала рану, и она даже подпрыгнула.
Из хаты вышла мать.
— С кем ты говорила, дочка. И тебе не страшно?
Явдошка показала на солдата, который выходил уже на улицу.
— Этому дяде руку перебило. Он воды просил.
От этих слов мать снова схватилась за сердце.
— Вот так где-то, может, и отец твой... А куда же ты дела фартучек?
Явдошка сразу будто угасла, понурилась, потом скривилась и заплакала.
— Наверное, вымазала его? Ничего, отстирается, дочка, не плачь.
Но Явдошка заплакала ещё сильнее:
— Я чтоб руку вылечить дяденьке... Я больше не буду, не бейте меня...
Мать тоже заплакала, но её рука не переставала гладить дочку по белокурой головке.
