Луки и арбалеты в бою

на случай ближнего боя.

Носил ли лучник, особенно пеший, все это с собой прямо во время боя? Пожалуй, да: именно все – кроме последнего, «императорского» колчана (и, может быть, запаса снарядов для пращи, даже «первичного»: этот вопрос как-то не прояснен). Для таких случаев в пехоте предусматривалась инструкция, согласно которой тысячникам надлежало «заранее разделить их (запасные стрелы. – Авт.) и связать по отдельности каждый пятидесяток, и сложить их во вместилища: существуют для этого ящики или бочонки. Назначить же из сверхкомплектных лучников и пращников из каждой отдельной сотни отряда мужей восемь либо десять для подноски лучникам стрел и совсем не обременять их собственным строем. Они же и воду из бурдюков могут принести, и сосуды для утоления жажды сражающихся. Других же пусть назначат для снабжения пращеметателей камнями».

Чувствуется подход профессионала (Никифор Фока императором отнюдь не родился, он попал на эту «должность» из победоносных полководцев): не следует солдатам покидать строй якобы «за боеприпасами» или «испить водицы», они ведь могут в строй и не вернуться, особенно прямо под обстрелом. Так что пусть этим займутся внестроевые формирования из числа «сверхкомплектных»…

Роль лучников в коннице тоже не забыта, но там они уже функционируют не как главная сила, но в качестве «огневой поддержки» тяжеловооруженных катафрактриев, бронированных до глаз и с защищенными лошадьми – так, «чтобы тела коня не было видно». Сами же конные лучники одоспешены «по возможности»: шлем с защитой лица им не положен (заузит «кругозор»!), а в остальном иногда почти так же, как катафрактрии, включая защиту коня – но это скорее для повышения живучести при бое метательным оружием, без сближения. По другим достаточно синхронным источникам известна длина лука (до 16-ти пядей, т. е. около 1,25 м), длина стрелы (около 70 см: не так уж и много – как видно, у византийских стрелков короток ход тетивы), количество колчанов (один) и стрел в нем (40–50).

В общем, действительно вспомогательный род войск. Правда, тут сказывается специфика действий против арабов, которые сами не такие уж и стрелки, но в союзных формированиях у них много «природных» конных лучников, с которыми «выученникам» не потягаться. Хотя – можно и потягаться: Никифор Фока советует вести стрельбу по быстрой, легкой вражеской коннице на предельных дистанциях, раня коней или хотя бы всерьез обозначая такую возможность (тогда эти «природные» всадники, очень дорожащие своими лошадьми, скорее всего не рискнут приблизиться…)

Какова же все-таки дистанция лучной стрельбы по-византийски? Не знаем… Император несколько раз говорит о «расстоянии лучного выстрела» как о совершенно привычной для современников мере расстояния, но ни разу не измеряет ее хотя бы в шагах. И другие авторы военных трактатов – тоже!

На протяжении нескольких веков одной из постоянных тем сделались вопросы противостояния «латинянам», традиционно использовавшим «ударную», а не стрелковую тактику конной атаки, переводящую бой на дистанцию копья. Если проанализировать собственно военные трактаты, то может показаться, что против таких действий найдена масса надежных «ключиков», на каждый из теоретически и практически возможных случаев. При чтении «гражданских источников» создается впечатление, что… это действительно удавалось довольно регулярно. Вот, например, что пишет Анна Комнина в «Алексиаде» – произведении, конечно, агиографическом (посвященном памяти ее отца, императора Алексея Комнина), но достаточно здравом, не скрывающем поражений:

«…Латиняне с длинными копьями наперевес поскакали на варваров. Но те стали метать стрелы не в кельтов, а в их коней; поражая своими копьями латинян, турки убили большинство из них, а остальных ранили и загнали в ров».

Анна, как столичная дама из наиблагороднейшей семьи, разумеется, не присутствует на поле боя, но имеет хорошие возможности опрашивать очевидцев. При этом различать «внешние» по отношению к Византии народы она не очень стремится. «Кельты», «германцы» и пр. для нее в целом синоним «северо- западных варваров» (а «скифы» – кочевников), но де-факто императору Алексею в основном приходилось иметь дело с сицилийскими норманнами и разноплеменными участниками Первого крестового похода. «Турки» же – это преимущественно выходцы из сельджукского султаната, для византийцев грозные соседи и союзники «с позиций силы», но в данном случае все-таки союзники.

Уже привычный лейтмотив: стремление «спeшить» рыцарей, перестреляв под ними коней. В другом византийском источнике сходная тактика называется «окрылением» вражеских лошадей: имеется в виду, что у лошадей по бокам словно вырастают крылья, состоящие из оперенных древков множества вонзившихся стрел – после чего рыцарская конница… нет, не то чтобы поголовно спешивается, но теряет стремительность.

Это, конечно, может и получиться. Особенно при использовании «природных» лучников и в благоприятных условиях: крестоносцы прибыли морем, у них далеко не всегда полный «боекомплект» (а при экстренной высадке, плавно перетекающей в сражение, ограничена возможность использовать даже те конные доспехи, которые все-таки есть), да и со сменными лошадьми проблема.

Срабатывает, хотя бы отчасти, подобный план и в другой битве:

«Император подозвал славного стрелка Георгия Пирра и других доблестных мужей, выделил большой отряд пельтастов и приказал им быстро последовать за Бриеном, но, настигнув его, не вступать в рукопашный бой, а непрерывным дождем стрел издали осыпать коней. Они сделали это и, приблизившись к кельтам, стали не переставая метать стрелы в их коней, так что всадники оказались в отчаянном положении. Ведь любой кельт, пока он сидит на коне, страшен своим натиском и видом, но стоит ему сойти с коня, как из-за большого щита и длинных шпор он становится неспособным к передвижению, беспомощным и теряет боевой пыл. Как я полагаю, именно на это и рассчитывал император, отдавая приказ поражать стрелами не всадников, а коней. И вот, кельтские кони стали падать на землю, а воины Бриена закружились на месте. От этого громадного круговорота поднялся до неба большой и плотный столб пыли, который можно сравнить лишь с павшей некогда на Египет кромешной тьмой: густая пыль застилала глаза и не давала узнать, откуда летят стрелы и кто их посылает».

Тут налицо определенные домыслы, точнее – использование общевизантийских штампов (насчет полной беспомощности спе#шенных рыцарей): возможно, участникам событий все виделось не совсем так, как предпочла истолковать их слова высокоученая принцесса. Однако и ей тоже ясно, что приемы, базирующиеся на лучном обстреле, не являются универсальными:

«Согласно приказу самодержца, войско Михаила не должно было целиком входить в устье клисуры, ему надо было расположить воинов снаружи отрядами, а затем, выбрав искусных стрелков из числа турок и савроматов, ввести их туда, однако запретить пускать в ход какое-либо оружие, кроме стрел. Когда они вошли в долину и на конях набросились на латинян, оставшиеся снаружи, одержимые воинским пылом, стали оспаривать друг у друга право войти в теснину. Боэмунд же, искусный военачальник, приказал своим воинам стоять сомкнутым строем, огородить себя щитами и не двигаться с места. Протостратор, со своей стороны, видя, что его воины один за другим исчезают и входят в проход, вошел туда и сам. Боэмунд увидел их и, говоря словами Гомера, „радостью вспыхнул, как лев, на добычу нежданно набредший“. Своими глазами видя воинов с протостратором Михаилом, Боэмунд со всем войском в неудержимом натиске набрасывается на них, и они тотчас обратили тыл».

В дальнейшем Анна опять-таки вынуждена слишком часто показывать, что даже максимальное использование преимуществ византийского (и союзнического) оружия вместе с вытекающей из него тактикой приводит к достаточно неопределенным результатам:

«Как я уже сказала, мой господин, кесарь, с опытными лучниками расположился на башнях, чтобы обстреливать варваров. Все они имели меткие и дальнометные луки – ведь все это были юноши, не уступавшие во владении луком гомеровскому Тевкру. А лук кесаря был воистину луком Аполлона. Кесарь не тянул тетиву к груди, как те гомеровские эллины, и не прилаживал стрелу к луку, чтобы показать, подобно им, свое охотничье искусство, но, как Геракл, слал смертельные стрелы из бессмертного лука и, наметив цель, поражал ее без промаха, стоило лишь ему захотеть. В любое время, в битвах и сражениях, он поражал любую цель и наносил рану именно в то место, в какое направлял стрелу. Он так сильно натягивал лук и так быстро слал стрелу, что превзошел, казалось, в стрельбе из лука и самого Тевкра, и обоих Аяксов. Но, глядя на латинян, которые, прикрываясь щитами и шлемами, дерзко и безрассудно подступали к городским стенам, он при всем своем искусстве, хотя и натягивал лук, и прилаживал стрелу к тетиве, однако, уважая святость дня и храня в душе приказ самодержца, нарочно метал стрелы не целясь, то с недолетом,