Луки и арбалеты в бою

стрелы“. – Авт.)».

«…На моих людей напал большой отряд врагов, конных и пеших, их подняли с того места и оттеснили в переулок. В это время подъехал я и тотчас же погнал своего коня на врагов; они не могли устоять и опрометью побежали. Когда мы выгнали их с улицы, пригнали на открытое место и взялись за мечи, моего коня ранили в ногу стрелой. Конь упал на колени и сбросил меня на землю, среди врагов. Я быстро поднялся и пустил стрелу. Под моим оруженосцем Кахилем был довольно плохой конь. Спешившись, он подвел его ко мне. Я сел. Поставив в том месте людей, я направился к другой улице. Султан-Мухаммед- Веис, увидев, какой плохой у меня конь, спешился и подвел ко мне своего коня Я сел на его коня. В это время Камбар-Али-бек, сын Касим-бека, раненый, прибыл от Джехангир-мирзы. Он сказал: „На Джехангир- мирзу напали!“ Оказавшись напротив ворот, я увидел, что Шейх-Баязид в фарджии, надетой поверх рубахи (фарджия – „бытовая“ куртка: т. е. Бабур подчеркивает, что его враг не успел надеть доспехи. – Авт.), въезжает в ворота с тремя или четырьмя всадниками. Я положил стрелу, лежавшую у меня на тетиве, выстрелил и чуть не попал ему в шею. Очень хорошо выстрелил! Шейх-Баязид поспешно въехал в ворота и. повернув направо, помчался по улице. Мы тоже бросились ему вслед. Мирза-Кули-Кукельташ хватил одного пехотинца палицей; другой пехотинец, когда Мирза-Кули проезжал мимо, направил на Ибрахим-бека стрелу.

Ибрахим-бек крикнул: „Хай! Хай!“ – и проехал мимо; тот в упор пустил мне стрелу под мышку. Стрела пробила два листа моей калмыцкой кольчуги. Стрелявший пустился бежать, я выстрелил ему в спину. В это время один пеший бежал по валу; я выстрелил и пригвоздил его шапку к зубцу стены. Шапка повисла, прибитая к зубцу; тюрбан его обвился вокруг руки. Другой конный проскакал мимо меня, к той улице, куда убежал Шейх-Баязид. Я кольнул его мечом в висок. Он уже падал с коня, но оперся об уличную стену и не упал. С большим трудом он убежал и спасся (Обратим внимание, что Бабур, так никого не сумев убить ни стрелой, ни клинком, все-таки считает, что провел этот бой очень хорошо. И он действительно прав: в тесной круговерти уличной схватки, когда приходится стрелять и рубить „навскидку“, почти не успевая увидеть противника, такие неприцельные действия помогают не только выжить, но даже и победить. – Авт.)».

«Оттого ли, что конь Ибрахим-бека был слаб, или оттого, что он сам был ранен, но он сказал мне: „Мой конь утомился!“ У Мухаммеда-Али-Мубашшира был нукер по имени Сулейман. При таких обстоятельствах, хотя никто его не заставлял, он спешился и отдал своего коня Ибрахим-беку. Очень благородное сделал дело!»

«Поставив людей в укрытие, я сам, пеший, взошел на какой-то пригорок и стоял на страже, как вдруг на один из холмов позади нас вскачь поднялось множество конных. Проверить, сколько их, не удалось. Мы сели на коней и пустились вперед. Преследователей было, верно, человек двадцать- двадцать пять, а нас – всего восемь, как уже упомянуто. Если бы мы сразу точно узнали, сколько их человек, то хорошо бы подрались с ними, но мы думали, что за этими преследователями идет еще другой отряд. Поэтому мы продолжали уходить. Бегущему войску, будь его и много, нельзя тягаться даже с немногочисленными преследователями. Ведь говорят: „Разбитому войску приличествует крик „хай“ (в данном случае – горестный возглас. – Авт.)!

Хан-Кули сказал: „Так не годится! Они заберут нас всех! Выберите двух хороших коней и скачите быстрей вдвоем с Мирза-Кули-Кукельташем. Может быть, сможете уйти“. Он говорил разумно: раз боя не вышло, то таким образом можно было бы спастись, – но согнать кого-нибудь сейчас с коня и оставить среди врагов было бы неблагородно.

В конце концов враги, один за другим, все отстали. Конь, на котором я ехал, был слаб. Хан-Кули, спешившись, отдал мне своего коня; я перескочил прямо со своей на его лошадь, а Хан-Кули сел на моего коня.

Между тем Дуст-Насыра и Абд-аль-Куддуса, сына Сиди Кара, которые остались сзади, сбили с коней. Хан-Кули тоже отстал; защищать его и оказывать ему помощь было не время.

Мы ехали дальше, куда везли сами кони. Чей конь не шел, тот отставал. Лошадь Дуст-бека, обессилев, отстала. Конь, что был подо мной, также начал слабеть. Камбар-Али спешился, отдал мне своего коня и, пересев на моего, отстал.

Ходжа-Хусейни был хромой. Отстав, он потащился к холмам. Остались я и Мирза-Кули-Кукельташ; кони уже не могли скакать, и мы трусили рысцой. Конь Мирза-Кули начал заметно слабеть. Я сказал: „Если брошу тебя, куда пойду? Едем! Живые или мертвые – будем вместе“. Я ехал и несколько раз оглядывался на Мирза-Кули; наконец, он сказал: „Мой конь притомился, он не может идти. Не беспокойтесь, глядя на меня; поезжайте, может быть, вам удастся уйти“.

Я оказался в трудном положении: Мирза-Кули тоже отстал, я остался один. В это время показалось двое врагов: одного звали Баба-Сайрами, другого – Бенде-Али. Они подъехали ко мне ближе; моя лошадь выбилась из сил. На расстоянии около куруха (примерно 2 км. – Авт.) была гора. По пути мне встретилась груда камней. Я подумал: „Конь утомился, до горы еще далеко. Куда пойду? В колчане у меня штук двадцать стрел. Сойду с коня и буду стрелять с этой груды камней, пока хватит стрел“. Еще мне пришло в голову, что, может быть, удастся добраться до горы: когда достигну ее, то заткну за пояс пучок стрел и вскарабкаюсь на гору. Я очень полагался на крепость своих ног.

Задумав такой план, я поехал дальше; мой конь не мог больше скакать быстро; преследователи приблизились на полет стрелы. Жалея стрелы, я не выстрелил, а те, остерегаясь, не подходили ближе и шли за мной на прежнем расстоянии. (Дальше события развивались так: преследователи не решились ни вступить с Бабуром в перестрелку, которая скорее всего закончилась бы гибелью для всех троих, ни вернуться к своему начальству без Бабура. Пришлось им… перейти к нему на службу!  – Авт.)»

«…Смелый муж он был, Омар-шейх-мирза: дважды он вырывался впереди всех своих йигитов и бился мечом: один раз – у ворот Ахсы, другой раз – у ворот шарухии. Стрелы он метал посредственно, обладал сильным кулаком. Ни один йигит не мог не упасть от удара его кулака».

«Раньше он (один из высших аристократов. – Авт.) вел скверный образ жизни, но теперь раскаялся и обрел хороший путь. К писанию, к рисованию, к изготовлению стрел, наконечников стрел и колец для натягивания лука – ко всему его руки были ловки. Дарование к стихам у него тоже есть».

«Когда один афганец бросился на Баба Кашка с саблей, тот смело остановился, натянул лук, выстрелил в этого афганца и свалил его (смелость заключалась в том, что свалить всадника в хотя бы рядовых доспехах с одной стрелы очень трудно – и видимо, этот младший командир войска Бабура демонстративно подпустил афганца на близкое расстояние. В случае промаха он и сам бы оказался в большой опасности. – Авт.)».

Управляющий ордой

В той части российской оружиеведческой науки, которая занимается монгольским военным искусством, сложилась традиция без малейшего пиетета относиться к «первооткрывателю» темы М. П. Иванину, автору книги «О военном искусстве и завоеваниях монголо-татар и средне-азиятских народов при Чингис-хане и Тамерлане». Признаться, эту работу есть за что критиковать, если воспринимать ее как научное издание (а можно ли ее воспринимать иначе, если первое полное издание вышло под эгидой Военно-ученого комитета?). Да, Иванин необоснованно «свалил в кучу» множество сведений о Чингисе и Тимуре (Тамерлане), преувеличил их преемственность, без комментариев приводил в качестве научных доводов раскавыченные цитаты из Карпини, дополненные… своими собственными соображениями о действиях степной конницы. Все это так. Но! Но генерал-лейтенант Михаил Игнатьевич Иванин был востоковедом, если можно так сказать, практикующим. Участник Туркестанских военных походов, в частности Хивинской экспедиции 1839–1840 гг. В 1853 г. он, в чине полковника, был назначен советником во Временный совет для управления Внутренней (Букеевской) киргизской ордой [18], а потом и вовсе занял странную для современного слуха должность «Управляющего ордой». Участвовал в Крымской войне, но не собственно в Крыму, а на Кавказе, где шли военные действиях против турок. Все это – места и даты, где память о боевом луке и тактике практикующих лучников была не просто свежа, но прямо-таки жива (разве что турки на войне уже луком совсем не пользовались, но вот у кавказских горцев он, хотя и как «пережиток», все еще существовал, пускай даже в ограниченных