Александр Папченко
Давно не пахло земляникой
Жене Оле.
Ну каких только названий не дают железнодорожники станциям! Уму непостижимо, как можно додуматься до Пятихаток, Чертомлыка или Семилук. «Кто не знает горя-муки, приезжайте в Семилуки», — напевают местные жители, но к ним никто не едет. А едут все на юг. К пальмам, морю и абрикосам.
Итак, на одной из таких станций с непонятным названием Ямполь стоял человек по имени Волька. Он стоял посредине пустынного в этот утренний час зала ожидания в окружении деревянных массивных диванов и шептал: «Ямполь… Ямполь… Ямполь!» Стараясь, чтобы бубнящее гулкое эхо не наползало на это странное слово. Но все равно слово комкалось. Получалось «Ямпольям». По французски. И тогда Волька, улыбнувшись, добавил сквозь нос: «Сижу в дупле!»
Толкнув тяжелую дверь, Волька вышел на перрон. Нет, хорошего человека нельзя будить рано. От этого он лучше не становится. От раннего вставания даже приличный человек портится, становится раздражительным и унылым, что уж говорить о каком-нибудь плохом человеке?
Волька поежился и, засунув руки поглубже в карманы, зевнул. На улице недавно закончился дождь. Асфальт блестел, словно черное зеркало. В выбоинах сверкали лужи. «Конечно, — думал Волька, — асфальтировать нужно в дождь. Тогда сразу будут видны все неровности».
Было тихо, как в середине самой толстой подушки. Мерцали в тумане светофоры. Серебрились рельсы, стянутые в пучок к горизонту невидимой рукой. Рельсы… как паутина?! А светофоры… как глаза… паука?! Что сидит в засаде! Бр-р!
Ветер тронул тополиную листву. Град капель обрушился на Вольку. Волька втянул голову в плечи.
— Где эта чертопхайка? Прости, Господи, мою душу грешную, — выругалась и сразу же испуганной скороговоркой извинилась перед Богом бабуля. Бабуля провожала Вольку, но сама на юг не ехала. Вот и раздражалась. Потому что, наверное, завидовала. Да еще поезд задерживался…
Вдруг вдоль притаившегося на запасном пути товарняка пробежала судорога: гах-ах-ах-ах! Заспотыкались вагоны, налетая друг на друга. Взревел электровоз.
— Да чтоб ты не дождался, — испуганно вздрогнула бабуля и привычно извинилась: — Прости, Господи…
Вот так уезжал Волька в далекий Крым к родственной тетке Тамаре в первое свое большое самостоятельное путешествие. Нет, он, конечно, и раньше ездил один, но все как-то поблизости. Все больше по окрестностям.
Ну, наконец дождались! К перрону подкатил запыхавшийся скорый. Бабуля заметалась в поисках нужного вагона. Стоянка-то всего три минуты. Прошляпишь — прощай Крым, прощай теплое Черное море. Нашли! На перрон спустилась сонная проводница. Бабуля вручила ей билет.
— Ты уж, голуба, постарайся, приглянь за хлопцем.
— А не шкода? — подозрительно глянула на Вольку проводница.
— Што вы! И телеграмму уже отбили… Его тетка встретит. Женщина сильно обязательная.
— Ну ладно… — рассеянно скользнула взглядом по билету проводница. — Займай пятое купе, казак. Там одна с ребенком едет. Все до кучи будете.
И Волька, подталкиваемый суетящейся бабулей, полез по крутым ступенькам в вагон.
— Еще как встретит, голуба. Вы представления не имеете, до чего она женщина аккуратная. В наше время! Когда в прошлом году меня радикулит скрутил, так она моментально бишофит выслала.
— От-от! И у мэнэ попэрэк стриляе. Кажэтэ бишофит? В якых пропорциях? На стакан?
А поезд тихонько тронулся. И поехал. Волька за всеми этими волнениями и суетой даже толком не успел попрощаться с бабулей. А та еще долго махала вслед удаляющимся красным огонькам, потом перекрестила фары «выходных» светофоров и пошла домой доить корову.
… Волька лежал поперек поезда в пятом купе, на второй полке. Его качало и дергало. А если б он лежал, допусти, вдоль поезда, его б качало значительно меньше. Досадно.
Волька лежал и страдал. Во-первых, где-то рядом притаился ребенок. А ребенок — личность еще та. Источник суеты и шума. И визга. Но, главное, внизу ужасно храпели басом. И Волька решил повлиять на ситуацию. Он свесился с верхней полки и посвистел.
— Р-р — р! — рявкнуло внизу возмущенно и засучило ногами.
«Вот гадство! Так же ребенка разбудить можно, — испугался Волька, — будет потом пищать до самого рассвета».
— Прекратите! — произнес Волька. — Немедленно перестаньте, а то разбудите ребенка!
Храп оборвался.
— Начальник поезда, — представился Волька на всякий случай и закрыл глаза. Притворился, что давно спит. Ничего не знает. Ничего не слышал. Возмущалось радио, или вам приснилось.
Внизу озабоченно зашуршали простыни. Но только Волька облегченно потянул одеяло к подбородку и приготовился спать, как храп возобновился, Не так громко, но все равно раздражающе. И неизвестно, сколь времени продолжалось бы храпение, если бы с соседней полки, где предположительно должен был спать ребенок, не раздался строгий голос:
— Молчать!!
От неожиданности Волька вздрогнул. Внизу снова зашуршало, и храп стих. Некоторое время Волька размышлял о ребенке с такими командирскими повадками. Кто-то в чем-то ошибся. Волька думал-думал и незаметно уснул…
Сначала Волька решил, что это блестит золото из сундуков пирата Кича, который ему только что снился, но это было утро. Вагон немилосердно швыряло на стыках, словно уставшему электровозу хотелось поотрывать прицепившиеся к нему назойливые вагоны. А те не отцеплялись и весело шарахались из стороны в сторону. Гремели и грохотали, чем-то шваркали и дребезжали. В открытое окно врывался теплый упругий ветер и полоскал занавески. По потолку, по стенам, полкам струились солнечные пятна и блики. Словно оранжевая стружка из-под рубанка. И сильно пахло шпалами, сухой дорожной пылью, клейкими тополиными листьями. За окном с грохотом пронесся встречный товарняк: р-р — р! В глазах зарябило от черно-белого мелькания.
Волька поглядел со своей полки вниз. В купе было пусто. Только на столике звякали стаканы с чаем, в железных подстаканниках. «Ну и правильно, — подумал Волька, — отсеялись с детьми на промежуточных станциях». И, встав коленками прямо на нагретый пластик стола, он высунулся в окно.
Плотный, как вода, воздух, врезался Вольке в лицо. Как пули у виска, проносились придорожные кусты акации. И овраги с деревьями тоже проносились. На бреющем просвистел велосипедист, так что Волька даже не успел его разглядеть как следует. Рассматривал теперь стежку, по которой тому еще предстояло ехать, извилистую, как след дождевого червяка или как тропа недоверчивого шпиона в районе границы. О, сколько шпионов проползло, должно быть, здесь, прижимаясь животами к траве, чтобы утрамбовать стежку до такой превосходной степени! Первому, конечно, было мягче…
Но тут зазвенело. Из-за деревьев показался переезд. За полосатой рукой шлагбаума стоял одинокий заляпанный грязью по самые стекла «УАЗик». Дядька, очкарик в клетчатой кепке и рубашке с закатанными рукавами, разминался на обочине. От долгого сидения за рулем у него затекла спина, и теперь он, взявшись руками за бока, наклонялся вправо и влево, тоскливо поглядывая в сторону проходящего поезда.
Волька пролетел мимо дядьки с шиком и грохотом. Вначале он хотел помахать или крикнуть что- нибудь, но сразу передумал. Высунуть язык и скорчить рожу, не рискуя собственным достоинством, любой
