деревьев, светили сквозь листву, отчего землю в глубине станционного садика, и низенький белый забор, и стены станционных построек покрывала тонкая голубая сеть.
— Ну? — убедившись в отсутствии лишних ушей, требовательно произнесла Инна. — Давайте. Что вы там хотели сказать про глаза? Я же видела, как вы смотрели. Даже не отпирайтесь. И брови совершенно ординарные. И лицо. Только не врите!
— При чем тут лицо? — ошалело спросил Волька.
— Именно. Но походка… Походка вам нравится. Да? Ну, признавайтесь, — прошептала с судорожным придыханием Инна.
В чем Вольке было признаваться? От всего этого монолога он пришел в ужас. Волька и представить себе не мог, что жалкие попытки задать мучивший его вопрос вызовут такую реакцию. Но, даже понимая, что сейчас произойдет что-то ужасное, Волька уже не мог остановиться.
— Я вам… вас хотел спросить… Только вы не смейтесь, хорошо? — уже в который раз начал Волька и наконец, сгорая от стыда, выдавил: — Кого это едят, а оно пищит?
Торжественное и загадочное выражение лица Инны вдруг куда-то поплыло.
— Нет, ну когда его ножом… Вы же сами говорили. И что вам не нравится, что оно пищит… — И Волька поднял на Инну глаза и приготовился слушать объяснение.
— И это всё?! — свистящим шепотом поинтересовалась Инна. — И ЭТО ВСЁ?!
— Всё, — Волька с громадным облегчением кивнул головой. Конечно, смешно выглядеть незнающим простофилей в глазах образованных попутчиков, которые бог знает что едят в своих роскошных городских ресторанах.
— Мальчик! — страшно просипела Инна.
Волька нервно сглотнул и попятился от нее.
— У-у какая вы личность! Личина! Я сразу, когда увидела вас, подумала: это цветочки… У-у — у… — Инна обошла вокруг Вольки, как в музее вокруг статуи. Тот развернулся, чтобы нечаянно не оказаться к ней спиной. А то еще один такой неправильно понятый жест — и ты покойник. Ишь как ее задело! Это неспроста.
— Я же ничего… Я же только поинтересоваться, — пролепетал Волька в оправдание.
— У-у — у, так вон вы какой? — удивилась Инна еще раз и быстро зашагала к открытой двери вагона.
Волька, как дурак, побрел за ней. Не оставаться же на этой полуночной станции…
В коридоре вагона Инна остановилась и смерила Вольку взглядом с головы до ног.
— И не заходите, пока я не лягу. А то вы еще подглядывать будете! — бросила она и скрылась за дверью.
— Ну и дура, — тихо проворчал раздосадованный Волька, — Здравствуй, дерево, — до свидания, дуб!
Крыша упала с чердака и поехала. Еще жалел ее. Целых два раза. Или три? Подглядывать будете! Большое спасибо! Что там смотреть?! А строит из себя, строит..
Волька бродил по коридору, заложив руки за спину, и даже не заметил, как поезд тронулся. Потому что размышлял о наклонной плоскости, по которой некоторые куда-то катятся. Куда?
«Легла, наверное, уже», — подумал Волька и потянул дверь купе.
Внутри было темно. Только сумеречно теплилась под потолком лампочка. Позвякивали на столе стаканы, да привычно храпела Анастасия Ивановна.
«Еще и тетка!» — опять разволновался Волька.
— На бок! Немедленно! Молчать! — приказал он и ткнул обнаглевшую тетку в бок. Одеяло зашевелилось, и в проход, освещенный тусклым светом, вынырнула всклокоченная голова.
— Николаев? — спросила голова растерянно.
— Шаляпин, — пятясь, представился Волька и вылетел из купе, захлопнув за собой дверь.
«Как она изменилась?! Зачем ей моя фамилия?!» — пронеслось в Волькиной голове. Но тут же он понял, что, рассуждая о высоких материях, нечаянно попал не в свое купе. Это было уже слишком! Что человек подумает? Зашел Шаляпин, хотя должен был Николаев… Тьфу! Это же станция такая! И все это из- за Инны. Вот они цветочки. А он еще, дурак, жалел ее отца. Тут не жалеть надо, а рыдать.
В родном купе было тихо. Тетка сопела умиротворенно. Наверное, Инна ей уже скомандовала. Волька взобрался на свою полку и, чтобы побыстрее заснуть, стал думать о разных приятных вещах. О ругательствах, например. На соседней полке притаилась Инна. Колеса стучали по рельсам четко и точно, иногда, правда повизгивая жалобно на поворотах.
«Вы находите?» — «Я — отнюдь. А вы?» — «И я тоже — отнюдь»», — сонно размышлял Волька.
— Эй, Владислав, — тихо позвала Инна. — Ты не спишь?
«Очнулась, — вздохнул Волька. — Сейчас опять начнется. Вот вишу я над пропастью, а веревка сейчас треснет пополам!»
— Теперь Владислав, ты будешь меня проклинать всю жизнь, — прошептала Инна, глядя в потолок. — Она сломала мне жизнь. Еще она била меня из любопытства подстаканником по голове. Обзывала на чем свет стоит. Она удивительно несобранный человек, хотя и замечательный в душе. Только об этом я… — Инна тяжело вздохнула, — я, непроницательный, не догадывался. И вот, проснувшись одним чудесным утром, я обнаружил ее остывший…
— Труп, — брякнул Волька.
— Дурак! Остывший след и легкий аромат ее очаровательных очень дорогих духов. Тогда я понял: я навсегда потерял замечательную возможность подружиться с этим необыкновенным, чудесным человеком! В моей душе образовалась трещина. О-о — о!
— Это еще нужно посмотреть, кто тут чудесный, — отозвался после некоторой паузы Волька. — Чтобы не пришлось потом Инне кусать локти. Да. Чтобы потом Инна не думала, зачем же я, дура, лупила такого замечательного человека подстаканником по голове? Что думала моя башка? Когда хотела морально удавить, как удав…
— Питон, — вставила Инна.
— …как питон кролика. И огорчала этого прекрасного человека своими необузданными выходками.
Стало тихо. Жестяной свет луны застыл на полу тонкой серебряной полоской.
— Меня нужно принимать, как есть, — заметила Инна.
— Хоть принимать, хоть есть… — отозвался Волька, — Как лекарство. С повидлом еще ничего, а так — просто отрава.
— Конечно, рентген лучше.
— Рентген приятнее, — согласился Волька.
Жестяная полоса пересекла пол, протянулась по столу и дальше…
— А я один раз, на спор с Янчиком, в рентгене встал на голову, — почему-то вдруг вспомнил Волька. — Закрыла она меня, я встал на голову и стою. Она говорит: «Не дышите!» А я и так не дышу. Даже если бы хотел, не мог бы. А ее как заело. Наверное, увидела пятки вместо грудной клетки. Короче: не дышите и не дышите, говорит. Если бы я с самого начала не дышал — уже помер бы. Назад я перевернуться не могу. Тоска. Жарко. Ну, думаю, сейчас посинею, вниз головой… Вот. А тетка очнулась, да как закричит: «Вы что мне показываете?!» А я хочу сказать: «Помогите» — и не могу. Так как не дышу. Потом двери открывает, а я на нее ногами вперед выпадаю. Представляешь? Что потом было…
— Там ведь очень тесно, чтобы перевернуться на голову, — засомневалась Инна.
— Именно. Потому и поспорили. А если бы не тесно, зачем бы спорить было?
По коридору кто-то прошагал, топая, как слон. Николаев? Хотя это станция такая…
— Надо же… Кто родился в восьмидесятом, им уже по десять лет…
