К ЧИТАТЕЛЯМ
Предисловие к рассказам и повестям Александра Папченко я начинаю с мыслью: как будет хорошо, если эта книга сквозь все современные трудности и экономические рогатки все же пробьется к своим читателям. Особенно к тем, кто в силу своего возраста осваивает пока лишь первую половину школьной жизни. Я имею в виду именно читателей. Несмотря на все разговоры о падении интереса к книгам, о дурном влиянии телевизора и снижении интеллектуального уровня в ребячьей среде (во многом, возможно, справедливые), осталось все-таки немало мальчишек и девчонок, которые любят ходить в библиотеки и которых за уши не оттащишь от интересной книжки.
И вот это читательское поколение оказалось обойденным.
На первый взгляд жаловаться не стоит: выходит немало прекрасных книг. Просто обвал какой-то карлсонов, чипполин, буратин, незнаек, питеров пэнов, волшебников Изумрудного города и страны Оз, персонажей братьев Гримм и прочих, и прочих. И грех роптать — книги великолепные. Но какими редкими, робкими, словно отодвинутыми в угол на шумном балу, выглядят несказочные литературные персонажи — ровесники нынешних школьников, да и то это большей частью известные еще бабушкам и дедушкам теперешних ребят герои Ю. Сотника и Н. Носова, милый Дениска В. Драгунского да друг старика Хоттабыча Волька Костыльков. А мальчишкам и девчонкам так хочется встретить на книжных страницах новых друзей — таких же, как они сами!
Книга Александра Папченко дает такую возможность. Большая компания вполне современных и очень симпатичных ребят ждет в этой книге своих читателей. Ребят настоящих, живых, изобретательных, неунывающих… Впрочем, иногда и унывающих — такова наша жизнь. Всякому, кто хоть как-то связан с детьми, известно, что у младших школьников она ничуть не легче, чем у взрослых.
Вот про эту жизнь и рассказывает автор своим читателям. Причем рассказывает по-своему, с одному ему присущей интонацией веселого и одновременно грустного человека.
Несколько слов об этой интонации и о взгляде автора книжки на детскую и на взрослую жизнь.
Александр Папченко — сложившийся писатель. Он пишет для ребят давно. И не вина автора, что читатели могли только изредка знакомиться с его героями на страницах периодических изданий. В его повестях и рассказах — свой, «папченковский» мир, «папченковская» тональность. Свои, узнаваемые сразу ребята — с незабываемыми характерами, со смесью наивности и мудрости, с иногда дурашливым и в то же время философским отношением к действительности. С очень естественной добротой, которой так недостает в нашей жизни.
Есть немало детских писателей (причем очень хороших), которые в своих книгах остаются все-таки взрослыми людьми. А есть и такие, которые как бы превращаются в сверстников своих героев. Александр Папченко относится, на мой взгляд, ко второй категории. С полной естественностью «влазит» он в мятые джинсы, выгоревшую футболку и пыльные кроссовки своих 9-12-летних героев. Он прекрасно знает и чувствует их невзгоды и радости, их язык и привычки. Он зорко видит мир с полутораметрового роста ученика пятого класса.
Но… Да, есть «но». Оставаясь мальчишкой, автор в то же время помнит, что ему и его книжным друзьям предстоит в конце концов вырасти. И что сам он однажды был уже взрослым. И этим накопленным опытом он как бы старается поделиться с девчонками и мальчишками — действующими лицами его историй. Может быть, поэтому иногда прорываются у маленьких героев недетские интонации. Этакий невеселый вздох — предчувствие будущих нелегких лет. А разве на самом деле так не бывает? Разве не вздыхают порой дети, словно в них проснулась память о каком-то прежнем, долгом и трудном бытии?
Но, становясь взрослым, А. Папченко ничуть не возвышается над своими героями, не делается наставником. Он как бы заставляет их вырасти вместе с ним и остается собеседником на равных…
И вот еще что надо сказать: писатель очень доверяет своим читателям. Он знает: они-то его поймут. Поэтому он вовсе не стремится к скрупулезной правдоподобности сюжетов. Иногда сюжеты эти напоминают залихватские тюзовские спектакли или отдают буффонадой. Например, уморительная история с террористом, которого поймали Колька Сырцов и Ксения Пишустина, по прозвищу Кэт. Или дерзкое использование «томсойеровской» фабулы в «Принципе Портоса». А. Папченко словно говорит собравшимся в доверительный кружок ребятам: «Ну мы-то с вами понимаем, что кое в чем это веселый треп, наша с вами безудержная фантазия. Однако немало здесь и правды…»
Наверно, поэтому часто в фантастические (почти как у Даниила Хармса) события вдруг проникает нешуточная грусть, щемящая лирика или мысли о непрочности человеческих радостей. Как, скажем, описание июльского вечера и размышления о быстротечности лета в «Принципе Портоса»… Иногда это действует как грустное послесловие к искрометной «Сорочинской ярмарке»…
А порой грусть становится главным настроением рассказа. Грусть самой первой любви, грусть неизбежного расставания. Прочитайте «Кузнечика», и вам станет ясно, о чем речь…
И после этого уже не кажутся странными и чужими в такой книжке горькие (хотя и тоже не без юмора) рассказы об интернатских ребятах — цикл «Мы — инкубаторские». Эти два слова четко и глубоко раскрывают грустную тему. Тему, от которой не уйти, если касаться нынешнего российского детства…
Здесь я, как автор предисловия, оказываюсь перед соблазном начать пересказывать содержание понравившейся книжки. А делать это бессмысленно: книжку надо читать без предварительных кратких изложений.
Для начала обратите внимание на несколько названий: «Зачем приходил Зигзаг?», «Невероятный Колька и великолепная Кэт в своих лучших приключениях», «Давно не пахло земляникой». Неплохо, верно? И то, что там, за названиями, — не менее интересно. Прочитайте — не пожалеете. И ребята, и те, кто были ребятами в давние годы, но не совсем забыли это непростое время.
Принцип Портоса, или Последний свидетель
«— Так для чего же тебе понадобилось его освобождать, если он уже свободный?
— Только женщина может задать такой вопрос! А как же приключения-то?»
Я это пишу для того, чтоб люди знали, где лежат деньги. А то, если нас пристрелят, или покалечат,
