воду, из притоков реки к ним устремились бесчисленные каноэ. Голова к голове в них сидели негры, не одна сотня, охраняемые лишь маленьким отрядом амазонок. У нее не появилось даже мысли о сопротивлении при виде этого зрелища, совершавшегося с бесшумностью театра теней. Загипнотизированные одним только видом страшных воительниц, пленные не пытались вступать в бой.
– В прошлом году они взяли в плен семь тысяч человек, – продолжал Никанор. – Семь тысяч, которых черный король продал белым. – В его голосе звучала ненависть. – Он взял с меня обещание, что я буду молчать, но теперь, раз он умер, я могу тебе сказать: Септимус был сыном короля Гезо. Собственный отец продал его Санти. —Никанор не заметил испуга Каролины, так занимало его все, связанное с именем Санти. – Король Гезо богат, – продолжал он, словно разговаривая сам с собой. – И могуществен. Но Чезаре Санти – настоящий король Дагомеи. Я часто бывал с отцом у него.
Каролина больше не слушала Никанора. Санти! Ради этого она спаслась от Эреры, убежала от собак, выбралась из болота? Одно лишь сознание, что она не попала в руки этого человека, придавало ей силы. Но будто какое-то колдовство приводило ее, каким бы путем она ни шла, к одной цели: Чезаре Санти! Она никогда не верила в то, что другие называют роком или судьбой. Всегда считала эти слова отговоркой, так как видела в них дешевое оправдание человеческой слабости. Она и сейчас не желала в это верить и все же поймала себя на мысли, что спасти ее может только такая же темная, не подвластная человеку сила, которая привела ее сюда.
Отчаяние, заставившее позавидовать погибшим Тарру и Септимусу, овладело ею.
От Никанора Велано не укрылось, что Каролина вдруг отвернулась. Хотя он не услышал ни единого звука и лицо Каролины оставалось в тени, он понял, что она плачет. Он не знал причины ее слез, только чувствовал, что его робость перед этой женщиной перерастает в горячее желание утешить ее. Он подвинулся к ней и положил руку ей на шею. Как в прошлые ночи, когда он был один в пальмовой хижине, он мысленно увидел ее перед собой такой, какой она лежала после адской дороги через мангровое болото: обнаженной, с кожей, потемневшей от болотной грязи; он опять испытал пронизывающую боль, зависть, ревность, как тогда, когда Септимус прикасался своими руками к ее телу, обмывал и вытирал его.
Он услышал, что дыхание Каролины стало спокойным и глубоким. Никанор просунул украдкой под одеялом руку к ее груди. Его сердце готово было разорваться, когда он нащупал под тонким шелком выпуклую округлость. Он лежал с открытыми глазами рядом с прекрасной женщиной. Бессвязные образы и желания рождались в нем. Он смутно представлял себе то незнакомое пока существо, которым однажды станет: мужчиной, всегда вспоминающим эту ночь, запах звериной шкуры и женской кожи, эту ночь, в которую он впервые осознал себя уже взрослым.
Каролина проснулась от громкого шума и глухого барабанного боя. Четыре амазонки стояли вокруг нее. Серовато-розовый свет раннего утра придавал темной коже женщин металлический оттенок. Выкрашенные в красный цвет волосы, толстым, словно покрытым лаком, валиком выбивавшиеся из-под головных уборов из кожи аллигаторов, походили на парики. Одна из женщин улыбнулась Каролине. Она показала на деревянную, заполненную беловатой жидкостью сидячую ванну, висевшую на треноге из черного рога буйвола. Стоявший под ней чан с раскаленным древесным углем наполнял шатер приятным теплом.
Каролина помедлила, хотя давно мечтала о ванне. Быть может, другая раса была тому виной, делавшая выражение этих лиц таким загадочным для нее, что даже улыбка превращалась в нераспознаваемый иероглиф и придавала каждому движению что-то таящее угрозу? В конце концов она все же сбросила с себя шелковые шали и вошла в ванну. Амазонка взяла губку, намочила ей руки, плечи. Миндальный запах поднимался из ванны, из теплой смеси кокосового молока и кунжутного масла, шелковистой пленкой ложащейся на кожу.
Ее тело, мокрое после ванны, амазонки начали припудривать золотой пыльцой. Сверкающее облако окутало ее. Четыре опахала из перьев марабу быстро прошлись по ее плечам, рукам и ногам. Не успела она ничего сообразить, как все ее тело уже было покрыто золотым слоем. Она закрыла глаза и затаила дыхание, когда амазонки напудрили золотом еще и ее лицо. Она так привыкла к своей беззащитности, что у нее не зародилось даже мысли возмутиться. Однако неожиданно она поняла: ее разукрашивали
Покачивание паланкина, в котором ее несли, яркий синий свет, который бросали на нее наброшенные на носилки платки, запах, исходивший от пропотевших носильщиц, – все, казалось, было задумано так, чтобы усугубить ее муки. Под ней проплывала пустыня с отпечатками тысяч ног.
Золотая пленка на ней под палящим солнцем превратилась в панцирь из миллионов впивающихся в кожу иголок. Оглушенная жаром, полыхающим в ее крови, Каролина задремала. Окружавший ее голубоватый свет порождал в сознании картины, акварельными красками перетекающие одна в другую, не успев принять окончательные очертания.
Протяжные крики, несущиеся от головной части процессии, дошли и до них. Каролина выглянула в щелку. Словно нарисованный дьявольской рукой на твердом голубом небосводе, без теней, без полутонов, раскинулся город Абомей, Кровавый город. Обнесенный красной глиняной стеной, он вырастал из слепящей белой пустыни. Перистые кроны деревьев, будто вырезанные из металла, четко выделялись на фоне песка.
Протоптанная в пустыне тропа перешла в широкую дорогу. Гул голосов стих, осталось лишь шарканье босых ног. Колонна дошла до района культовых сооружений, магическим кругом опоясывавших город. На светлых стенах, сложенных из человеческих и звериных костей, яркими красками были нарисованы солнце, змеи и бычьи головы, равно как и символы мужского достоинства. Дорога начала забирать вверх. Шествие влилось в ворота, и прибывшие очутились в городе. Ликующие крики встретили караван. Со всех сторон к паланкину рвались темные фигуры, чтобы взглянуть на диковинную пленницу. Каролина задрожала всем телом, как тогда, в детстве, охваченная паникой, когда отец хотел показать ей карнавал на мосту Пон-Неф. Окна носилок вдруг облепили пестрые рожи, зеленые остроносые маски; она вскрикнула и все же не могла оторвать взгляд от праздничной толчеи. Страшное и чужое притягивало ее и заставляло вновь и вновь разглядывать этот город, даже вблизи сохранявший что-то от нарисованной декорации. Лишенные теней стояли вереницы домов, в раскаленном воздухе переливался мерцающий в мареве мираж. Базар оглушил их запахами свежезабитого мяса, хранящих солнечное тепло фруктов и острых специй. Пронзительные звуки флейт вдруг накрыли колонну, фальшивые и разудало-веселые, так же как и отбиваемый пальцами ритм барабанщиков, присоединившихся к ним в городе.
Все поплыло у Каролины перед глазами.
В каре по сто человек пленники были выстроены на огромной площади перед дворцом. Посередине, в форме звезды, – по четыре человека на каждом луче, – стояли воительницы в красно-рыжих одеяниях и с такими же волосами, штандартами из аллигаторов и с черными алебардами, увенчанными белыми черепами. В центре звезды, непосредственно перед королевской трибуной, носилыцицы поставили паланкин с Каролиной.
Низкие ступеньки, покрытые леопардовыми шкурами, поднимались к трону короля. Над сиденьем из слоновой кости парил балдахин из малинового индийского шелка. Трон был еще пуст, но, располагаясь веером, как павлиний хвост, уже заняли свои места придворные: слева от трона дети, жены и матроны, сидящие в зависимости от своего ранга на низких скамеечках, табуретках или стульях, – пестрая смесь из струящихся тканей, сверкающих украшений, фантастических тюрбанов, обмахивающих опахал и вееров. Справа стояли мужчины – жрецы в длинных до пят белых хитонах, придворные в узких, похожих на кафтаны одеждах. За ними возвышались, плечо к плечу, рослые и по пояс обнаженные евнухи в оранжевых шароварах.
По рядам телохранителей прошло движение. На ступеньках дворца появился король Гезо, государь Дагомеи, Верховный жрец священных крокодилов. Малиновое опахало парило над высоким мужчиной в золотых сверкающих одеждах и странной широкополой, разукрашенной золотыми перьями шляпе. Он шел быстро, даже как-то торопливо, и тем не менее его манера ставить на землю ногу не оставляла сомнения, что он чувствует себя властелином этой земли.
Чернокожие бросились наземь и оставались лежать, пока король не прошел мимо. Лишь несколько
