Когда я проснулась, спальня была полна мягкого утреннего света, проникавшего через плотные шторы. Я была одна в кровати и несколько минут лежала неподвижно, собираясь с мыслями. Постепенно я вспомнила обо всем происшедшем накануне и медленно повернула голову, чтобы взглянуть на часы. Голова у меня почти не поворачивалась, и мне пришлось перекатиться всем туловищем, чтобы узнать, который час. Одиннадцать тридцать. Я села. Мышцы моего живота не пострадали, но мои бедра и икры сильно ныли, и мне трудно было стоять прямо. Шлепая ногами, я медленно прошла в ванную — так обычно себя чувствуешь после пятимильной пробежки, если пару месяцев перед тем не тренировалась, — и полностью отвернула кран с горячей водой.
Ральф позвал меня из гостиной.
— Доброе утро, — откликнулась я. — Если ты хочешь поговорить со мной, тебе придется присоединиться ко мне — я не могу сделать ни одного лишнего шага.
Ральф вошел в ванную, уже полностью одетый. Я мрачно изучала свое лицо в зеркале над мойкой. Мой, изначально черный, «фонарь» под глазом стал темно-лилового цвета, с желтыми и зелеными прожилками. Левый глаз заплыл кровью. Кожа на челюсти приобрела серый оттенок. Общий эффект был далеко не самый привлекательный.
Ральф был, видимо, такого же мнения. Я наблюдала за его лицом в зеркале, ему было явно не по себе. Готова побиться об заклад, что его прежняя жена Дороти никогда не возвращалась домой с синяком под глазом — жизнь в предместьях скучна и однообразна.
— И часто ты этим занимаешься? — спросил Ральф.
— Осматриванием своего тела или чем?
Он сделал неопределенный жест.
— Дракой, — сказал он.
— Менее часто, чем в детстве. Я росла в Саут-Сайде — Девяностая и Коммерческая улицы. Может, ты знаешь этот район — там живут сталелитейщики-поляки, которые недолюбливают приезжих других рас и национальностей, а те, естественно, отвечают им такой же неприязнью. В моей школе царил закон джунглей — если ты не мог орудовать кулаками и ногами, тебе нечего было и надеяться получить образование.
Я отвернулась от зеркала. Ральф покачивал головой, но чувствовалось, что он пытается понять.
— Это другой мир, — медленно произнес он. — Я вырос в городе Либерти и не помню, чтобы хоть когда-нибудь участвовал в настоящей драке. И если бы моя сестра пришла домой с подбитым глазом, мать целый месяц билась бы в истерике. А как твои родители?
— Моя мать всячески возмущалась, но она умерла, когда мне было пятнадцать, а мой отец был рад, что я могу постоять за себя. Да, верно, Габриела ненавидела насилие. Но в душе она была истинным бойцом, и я унаследовала свои бойцовские качества от нее, а не от моего большого уравновешенного отца.
— И все девочки в вашей школе дрались? — полюбопытствовал Ральф.
Я залезла в горячую воду и задумалась.
— Нет, некоторые держались в стороне, боялись. Другие завели себе дружков, которые их защищали. Остальные защищались сами. Одна из тех, с кем я ходила в школу, до сих пор любит драться. У нее потрясающая рыжая шевелюра, и она заходит в бары и там хорошенько вламывает мужчинам, которые пытаются за ней приволокнуться. Изумительное зрелище.
Я опустилась в ванну и закрыла лицо и шею горячими влажными салфетками. Ральф помолчал минуту- другую, потом сказал:
— Я приготовлю кофе, если ты откроешь мне один секрет — где оно хранится. И еще я не знал, бережешь ли ты эти тарелки к Рождеству, и поэтому вымыл их.
Я сняла салфетку со рта, оставив вторую на глазах. Вчера, когда я уходила из дома, я забыла вымыть эти проклятые тарелки.
— Спасибо, — процедила я. Да и что я могла еще сказать? — Кофе в холодильнике — оно в зернах. Одна чайная ложка на каждую чашку. Электрическая кофемолка возле печи. Фильтры в шкафчике прямо над ней, а кофейник все еще в мойке, если ты не успел его сполоснуть.
Он нагнулся, поцеловал меня и вышел. Я обдала салфетку горячей водой и согнула ноги в окутанной паром воде. Через некоторое время я смогла уже достаточно легко двигать ими и уверилась, что через несколько дней они будут в полном порядке. Прежде чем Ральф возвратился с кофе, я уже успела распарить свои суставы. Я вылезла из ванны, закуталась в большое голубое банное полотенце и — уже гораздо легче — вышла в гостиную.
Тут же появился Ральф с кофе. Он восхищенным взглядом окинул мое одеяние, избегая, однако, смотреть мне в лицо.
— Погода изменилась, — сказал он. — Я ходил за газетой. Сегодня чудесный день, ясный и прохладный. Хочешь, мы съездим к песчаным холмам Индианы?
Я хотела покачать головой, но сильная боль помешала это сделать.
— Предложение очень заманчивое, — сказала я. — Но у меня есть важные дела.
— Поехали, Вик, — настаивал Ральф. — Пусть этим занимается полиция. Ты в очень плохой форме — тебе надо хоть день отдохнуть.
— Возможно, ты и прав, — сказала я, стараясь подавить гнев. — Но я думала, что мы отдыхали целую ночь. Во всяком случае, я не могу устроить себе выходной.
— Но может, тебе нужен компаньон? Я мог бы вести машину.
Я внимательно посмотрела на лицо Ральфа, но не увидела на нем ничего, кроме дружеского участия. Владело ли им простое желание защитить меня, или у него была какая-то особая причина постараться отвлечь меня от работы? Будучи моим компаньоном, он был бы в курсе всех моих дел и мог бы донести о них Эрлу Смейссену.
— Я поеду в Виннетку, чтобы поговорить с отцом Питера Тайера. Поскольку он живет по соседству с твоим боссом, я не уверена, что тебе стоит появляться там в моем обществе.
— Возможно, ты и права, — согласился он. — Зачем ты хочешь с ним повидаться?
— Потому что он здесь, как сказал один человек об Аннапурне[8]. Есть и еще несколько дел, которые я предпочла бы выполнить одна.
— А как насчет того, чтобы поужинать сегодня?
— Ральф, ты начинаешь действовать так, будто я слепая женщина, нуждающаяся в собаке-поводыре. Нет, никакого ужина сегодня. Ты очень мил, я ценю это, но мне нужно время для себя.
— О'кей, о'кей, — пробурчал он. — Я просто хотел бы тебе помочь. По-дружески.
Я встала и, преодолевая боль, подошла к дивану, где он сидел.
— Я знаю. — Я обняла его и поцеловала. — А я веду себя не по-дружески. Как бяка.
Он посадил меня на колени. Недовольство исчезло с его лица, и он поцеловал меня.
Через несколько минут я осторожно слезла с его колен и заковыляла в спальню, чтобы одеться. Темно- синий шелковый костюм лежал на стуле, запачканный кровью и пылью, а кое-где и в дырах. Возможно, я могла бы свести все пятна, но я была уверена, что никогда больше его не надену. Я выбросила его, надела свои зеленые полотняные брючки, бледно-лимонную рубашку и жакет. Ничего лучше для предместья и не придумаешь. Насчет своего лица я решила не беспокоиться. В солнечном свете, с макияжем, оно будет выглядеть еще ярче, чем обычно.
Пока Ральф ел тосты с джемом, я наспех перекусила печеньем.
— Ну что ж, — сказала я, — пора отправляться в предместье.
Спускаясь вместе со мной, Ральф пытался поддержать меня.
— Нет, спасибо, — отказалась я от его помощи. — Пора привыкать обходиться одной.
Я мысленно поблагодарила его, что он не стал затягивать прощанье. Мы быстро поцеловались, он бодро сделал мне ручкой и перешел через улицу к своей машине. Я подождала, пока он уедет, и остановила проезжающее такси.
Таксист высадил меня на Шеффилд, к северу от Аддисон, — в районе, еще более запущенном, чем мой, где преимущественно проживали пуэрториканцы. Я нажала звонок Лотти Хершель и с удовольствием услышала, как она ответила через переговорное устройство: «Кто там?» «Это я, Вик», — ответила я и, пока гудел зуммер, открыла переднюю дверь.
Лотти жила на втором этаже. Когда я поднялась по лестнице, она уже ждала меня в дверях.
