говаривал мой старый преподаватель латыни, все на свете возможно, Варшавски. Вот сейчас и посмотрим, так ли это.
Я стащила Элину с матраса и подняла на плечо, медленно распрямилась.
— Сейчас пойдем наверх, тетечка. Давай расслабься, дыши глубже.
Я опустила ее в коробку подъемника. Там можно было даже сидеть, но я положила ее на бок. Обернулась и посмотрела на матрас. Взять с собой или отправиться налегке? В конце концов втащила и его, свернула в узел и положила рядом с тетушкой. Затем шагнула в подъемник, вытянула руку и Стала нащупывать кабель. Нашла. Он был покрыт жирной пылью и, вероятно, крысиными испражнениями.
— Но зато здесь нет крыс, тетечка. Они умные и запрятались внизу. А мы поднимаемся вверх.
Я с силой потянула; раздался жуткий скрип, но подъемник не сдвинулся с места. Однако я почувствовала, что сам кабель натянулся — значит, он не оборван. Я потянула сильнее, и на этот раз коробка чуть качнулась. Может быть, я не за тот кабель тяну? Уцепившись за него левой рукой, я вытянула правую и стала ощупывать все пространство коробки. Нашла еще одну веревку на другой стороне шахты, навалилась всем телом и потянула обеими руками что было сил. Подъемник дернулся и медленно пополз вверх. Я продолжала тянуть, ладони горели огнем, мышцы, казалось, сейчас лопнут… Я стала повторять вслух какую-то ерунду, вроде «Вик, ты крепче стены, тебе ожоги не страшны».
Я успела повторить эту «поэму» дважды, а на третьем куплете увидела дверь, ведущую из подвала. Дотащились. Дверь была заперта. Я дотронулась до нее — горячая до невозможности. Да, это, пожалуй, не выход. Я подняла глаза, пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть. Тщетно. Опять потянула за веревку, и мы поползли дальше наверх.
Время от времени я поднимала руку вверх, проверяла, не стукнемся ли сейчас о потолок. Боль в голове, до того почти невыносимая, перешла в какое-то непонятное ощущение — казалось, голова отделилась от туловища и теперь плывет где-то в недоступной вышине. К сожалению, каждый раз, когда я отпускала веревку и начинала нащупывать потолок, голова возвращалась на место с сокрушительным приступом боли. Интересно, а наркоманы ощущают то же самое? Может, и Сериз именно за этим пришла на Рапелек — уколоться и ощутить, как голова отделяется от туловища?
В голове у меня опять завертелись слова какой-то дурацкой считалки, слова вылетали помимо моей воли, я не могла остановиться, но и слушать себя тоже не могла. Перед глазами замелькали огненные точки, напряжение становилось невыносимым. Настоящее и прошлое — все смешалось; потом осталось только настоящее — веревка, напряжение в мышцах, жжение в ладонях, звук собственного голоса, повторяющего дурацкие считалки.
Вдруг наша коробка остановилась; веревка больше не двигалась. Я еще некоторое время пыталась тянуть, потом поняла — мы добрались до конца линии, веревка кончилась. Если мы отсюда не выберемся, это будет и наш конец.
Я села на пол. Мои колени, уставшие от напряженного подтягивания вверх, протестующе заныли.
Дотянулась рукой до двери подъемника — она не была горячей. Переползла на другой конец, к матрасу, и прислонилась к нему спиной, так что ноги упирались в дверь. Она была не заперта, чего я вначале боялась, но открывалась с трудом. Я покрепче оперлась о матрас и дрожащими ногами толкнула дверь. Она заскрипела. Я подняла колени к груди и толкнула еще раз, что было силы. Дверь открылась.
Я выползла и повернулась к тетке. Да, годы беспорядочной жизни сделали свое дело — она все еще была без сознания, хотя и дышала, правда неровно.
Я подняла ее, прислонила к стенке, а сама пошла, вернее потащилась, едва волоча ноги, по коридору. Мы были теперь на одном из верхних этажей, в свете луны и уличных фонарей идти стало гораздо легче. Издалека доносились звуки пожарных сирен, я различила стук пожарных насосов. Ну, теперь все… Единственное, что остается сделать, — это найти окно, надо, чтобы меня увидели снаружи.
Я шла и тихонько напевала: «Любовь всегда выход найдет. Ночью и днем, в стужу и в зной любовь всегда будет со мной». Я почти плыла по воздуху. И со мной — был кузен Бум-Бум; мы с ним пошли кататься на коньках на замерзшую лагуну и кружились, кружились до тех пор, пока не свалились на лед. Мы пошли тайком, так что в случае чего спасать нас было бы некому. Но мы решили: первый, кто дрогнет, — трус. А уж я-то ни за что не хотела им быть. Бум-Бум лучше меня катался на коньках, но что касается смелости, то уж — дудки!
Я знала — он где-то около меня. Я катилась и катилась, выкликала его имя, открывала каждую дверь — его не было. Я подошла к окну и выглянула.
Кузена не было и там — на меня смотрело только мое собственное отражение в стекле. За окном виднелась пожарная лестница.
Я попробовала окно — заклеено и забито наглухо. Я огляделась в поисках какого-нибудь инструмента, но вокруг было пусто. Тогда я подняла свою слабую, дрожащую ногу и ударила. Стекло треснуло. Я ударила еще раз, посильнее. С треском вылетела вся рама.
Я глянула вниз. Здание полыхало, огонь шел наверх. Мы, оказывается, на третьем этаже, и сейчас, пока не поздно, надо спускаться. Пожарная лестница — здесь, значит, мы находимся в задней части здания, а пожарные машины, конечно, работают с другой стороны, на фасаде.
Я потащилась по многомильному коридору обратно к Элине. Она все еще хрипела там, у подъемника. Я вытащила матрас и снова водрузила на него тетушку. Надела свои лямки. Когда-нибудь, наверное очень скоро, тело откажется повиноваться бессмысленным приказам, которые отдает всемогущий мозг… Ну а пока — вперед, лошадка, труба зовет.
Я дотащила матрас с тетушкой до окна, за которым была пожарная лестница, спустила Элину на пол, потом обмотала правую руку рубашкой и с силой выбила остатки рамы и стекла. После этого вытащила матрас на площадку пожарной лестницы, подняла тетушку — все мои мышцы, казалось, взорвались при этом последнем усилии — и положила ее на матрас.
— Вот, тетечка, теперь подожди меня здесь. Пойду за подмогой, одной мне больше не справиться. Не волнуйся, дыши глубже.
Медленно, на каждой ноге по тяжелой гире, я перевалилась на лестницу и в каком-то беспамятстве поползла вниз сквозь облака дыма; добралась до конца пожарной лестницы, повисла на ней и, чувствуя, что последняя проржавевшая перекладина вот-вот отвалится, спрыгнула на землю. Пробилась сквозь дым и заковыляла на другую сторону здания. Там было столпотворение: пожарные, любопытные, полиция… Ко мне подошел человек в форме и строгим голосом сказал, что здесь очень опасно и что никому не разрешается заходить за полицейские ограждения.
— Там… моя тетка, — выдохнула я. — На другой стороне, на пожарной лестнице… Когда начался пожар, мы с ней были в подвале. Спасите ее.
Он не понял меня, и я потащилась к пожарнику, орудующему тяжелым шлангом, повисла у него на руке и висела до тех пор, пока он не повернулся в раздражении. И тогда, задыхаясь и жестикулируя, я начала говорить и говорила до тех пор, пока кто-то не понял меня, и небольшая группа пожарных ринулась в клубы густого дыма.
Глава 26
ЧТО ТАМ ДОКТОР ПРОПИСАЛ?
— В чем дело? Ты почему одеваешься? — резко, почти враждебно спросила Лотти Хершель.
— Я ухожу, — сказала я. — Еду домой. Ты знаешь, я ненавижу больницы.
Должна сказать, это небольшое удовольствие — одеваться с повязками на обеих руках.
— Надо было сжечь эти тряпки, — холодно произнесла Лотти. — Воняют ужасно. Я, кажется, сейчас задохнусь.
— По-видимому, это сочетание крови и дыма, — пояснила я, — а может быть, еще и пота. Пока тянула эти веревки, вся изошла потом.
Лотти с отвращением раздувала ноздри.
— Тем более снять все это и сжечь. Ну как доктор Хомерин будет тебя осматривать, если от тебя так несет?
